Поиски пропавшего без вести

Никитин вздохнул поглубже, отвел от Андрея правую руку с костылем и сунул его рогатину под мышку. Костная адская боль начиналась где-то в затылке и кончалась в распухших, горящих пятках. Но он стоял, стоял на переломанных искалеченных ногах и вокруг даже не было снега, чтобы заморозить и отнять их, как у Алексея Маресьева.

Андрей терпеливо ждал, весь напрягшись.

— Сейчас, — с усилием расцепил зубы Никитин. — Сейчас… Я пойду… Надо идти…

— Это в точку, — Андрей покачнулся. — Двинулись, что ли? Ты как?

— Давай.

И Андрей, обхватив его под мышки и перебросив левую руку через плечо, сделал первый шаг. Никитин покачнулся, навалился на него, на костыль, перебросил тяжесть тела и переступил ногами, не чувствуя ничего, кроме боли, дикой, разрывающей боли и ужаса перед следующим шагом.

— Путем? — спросил Андрей, поворачивая к нему голову.

— Да, — Никитин выдохнул это вместе со стоном, с воплем, с плачем, но короткое слово прозвучало глухо и слабо.

— Держись, братан.

И они пошли.

Боль не притупилась, к ней не привыкнешь, просто надо было идти. И Никитин шел, почти без сознания, без памяти и без смысла. Он двигался сквозь красную ночь и боль, и давно бы упал и умер, если бы не Андрей. Железные руки держали его, и ему хотелось избавиться от их объятия, лечь и уплыть в горячую боль одному.

Но он двигался, передвигал горящие ноги, шевелился. И даже уже лежавшему на каменистой земле, ему казалось, что он идет сквозь боль, в боли и через боль.

— Эй, братан, — Андрей тряс его за плечо. — Братан. Отъезжать еще рано. Встряхнись.

— Я дойду…

— Это потом.

И тут Никитин очнулся полностью. Лежал он во мраке и холоде, вокруг пахло затхлостью. Тогда он протянул руку и коснулся согнутого колена, обтянутого джинсом. Руку его тут же сжала худощавая сильная рука и вложила в ладонь что-то твердое и небольшое, в шуршащей бумаге.

— Что это?

— «Сникерс». Ешь. Больше у меня ничего нет.

— Тогда съешь сам.

— Да ешь ты, умник.

И от этих слов Никитин почувствовал сосущий голод, почувствовал, не смотря на дергающуюся в костях боль.

— Пополам, — неуверенно предложил он.

— Ешь.

— Где мы?

Никитин стал шелестеть обложкой, разрывая ее.

— В пещере. Тут переночуем, а завтра дойдем до какого-нибудь селения. Здесь они на каждом шагу.

— Ты давно здесь? — Никитин откусил батончик и поперхнулся сладкой слюной.

— Ешь молча. Я здесь никогда не был. Так, пролетал только на вертухе.

— Сам-то где обитаешь?

— Легавая жилка заела?

— Нет, не подумай. Не хочешь отвечать, не отвечай.

— Да уж, конечно, не под прессом. Я, братан мой, теперь гражданин государства Силенд, подданный его высочества, князя Роя.

— Ух ты. Это еще что за страна такая?

— Много будешь знать, до старости не доживешь. Есть такая волшебная страна. А вообще-то, вся моя жизнь, как этот Силенд. Вроде и живу, а так, если вдуматься, и нет меня. Пропавший без вести. Или в розыске?

— В розыске.

— Теперь донесешь. Глядишь, новые звезды на погоны попадают.

— Тише, — Никитин дожевал батончик и с усилием сел, прислушиваясь.

— Что такое?

— Вроде, толчок был.

— Да нет. Черт!

Андрей вскочил, метнулся вглубь пещеры, потом — к выходу, замер. Земля ходуном заходила под ногами. Андрей бросился вперед, к выходу, но было уже поздно. С грохотом сверху посыпались камни, закрывая темноту, ночь и звезда, еще более черной, глухой массой.

Андрей отпрянул, закрывая голову руками, снова кинулся, упал, забыв про Никитина, бросился назад. Камень сбил его, он пополз, задыхаясь в пыли, поднялся и снова упал под камнепадом.

Синий свет фонарика лег на камни, скользнул по ним и коснулся человеческой небритой щеки со следами размазанной крови и грязи.

— Костя… — неуверенно прозвучал среди камней голос Андрея. — Ты что… Костя…

Синий свет дрогнул, осветив склеенные кровью волосы, увеличился, приближаясь. Андрей опустился на корточки перед лежавшим.

— Костя…

Он провел рукой по его волосам, лицу и с силой потряс за плечи.

— Не умирай, Костя, слышишь, не умирай. Я же сдохну один, слышишь! Да очнись же! Очнись, очнись!

Он смотрел в полном мраке, стараясь разглядеть хоть что-то, пытался нащупать пульс на шее, всхлипывал, вытирал слезившиеся от пыли глаза и кричал, кричал синему пятну на каменистой стене.

— Я не останусь один, я не могу остаться один. Я же сдохну от одиночества.

Он тряс безвольное тело, тряс, не думая ни о чем другом — только о себе и совершенно пустом мире. Он кричал и тряс обмякшие плечи, пока стон не проник в близкий к безумию рассудок. Тело под руками напряглось и перестало быть податливым.

Тогда Андрей застыл, еще не веря, и широкие ладони Никитина сжали его худые запястья, отводя чужие руки от своих плеч.

— Живой, — пробормотал Андрей, машинально помогая Никитину сесть. — Ну, братан, ну, ты даешь.

Тот застонал, закашлялся, и Андрей тяжело стукнул его по спине.

— Ну и мент. Честно. Сам Загиб Петрович тебя не берет.

Андрей протянул руку и поднял зажигалку.

— А нас завалило.

— Здорово?

— Черт его знает. Сейчас посмотрю.