Поиски путей

— Люблю скачки. Люблю лошадей — диких жеребцов. Знаешь, Ник, с лошадками можно ладить — если силён духом… страх они чуют, но и силу уважают. Как я выиграл скачки в день Небесного Взора, а! Сам Лев надел этот перстень мне на палец…

Хороший перстень. Прозрачный топаз в золоте занятно смотрится рядом с очевидным кастетом в виде львиной головы из закалённой стали. Ага, наш Эткуру начал хвастаться… южанин! Темперамент соответствующий…

— Наверное, под тобой был прекрасный конь, да?

— Ник, да что! Ураган, смерч — а не конь! Чёрный сполох, копыта земли не касаются… Знаешь, я потом приказал сводить его с другими жеребцами — ни один не смог сразиться с ним на равных! У него сейчас табун кобыл, жеребята — чудо, какие жеребята… Пару я отобрал, не буду продавать… жаль, нельзя показать тебе — ты, кажется, что-то понимаешь, не то, что здешние язычники!

Отхлёбывает ещё и улыбается совершенно лучезарно. Душка наш Львёнок, когда выпьет.

— А северные лошади тебе не нравятся, да?

— Северные… да не то, чтобы они были совсем плохи. Жеребец Ча, рыжий — он ничего, да, у него резкие движения, ноги сильные, маленькие ушки… Я посмотрел бы на конюшню Барса…

Есть контакт! Я обещаю Эткуру показать конюшню Барса, и слушаю, как он хвастается, перемежая информацию с ностальгией. Бедняге Эткуру не хватает сильных ощущений; он привык скакать верхом на диких лошадях, рубиться с солдатами, смотреть на собачьи и паучьи бои или, в крайнем случае, на жонглёров факелами и ножами. Пижоны-северяне нагоняют на него тоску — гордому сыну Юга тут сдохнуть можно от изысканности. Вдобавок, в отличие от Анну, Эткуру не так уж и нравится это полувоенное положение, постоянное таскание на себе ритуального железа вместо шикарных придворных костюмов, ночлеги на жёстком и еда, к которой тяжело привыкнуть. Свита — личная гвардия старого Льва — слишком стара и слишком угрюма, чтобы играть с принцем в поединки, а Анну, предатель, променял сородича на мерзавца Ча с его белокурой косой. Вдобавок, при Эткуру нет женщин, а вокруг ходят красавицы, которые ему запрещены. Он пьёт и жалуется.

— Всё из-за неудачи твоего младшего брата, да? — говорю я сочувственно. — Из-за того, что с Барсом тяжело сговориться? Он хочет мирного договора?

— Да почему, почему, скажи ты, мы должны считаться с ними?! — фыркает Эткуру и расплескивает вино. — Из-за того, что этот мальчишка поставил собственную честь под вопрос, мы должны отказаться от войны? От того, что может дать война? Лев предлагал Барсу золото, лошадей, шерсть, Лев уже предлагал больше, чем стоят пятеро — а Барс хочет эфемерностей! Хочет клятвы перед Отцом-Творцом, хочет лишить нас свободы! Что это?

— Это — коварный северный разум, — говорю я. — Знаешь, на что он надеется? Что, прекратив воевать, вы, быть может, захотите торговать.

Эткуру смотрит на меня неожиданно трезво.

— Он надеется, — говорю я пренебрежительно, — что у вас хватит золота и других товаров на обмен с Кши-На. Что вы откажетесь от риска и военных побед ради сомнительной радости получить всё, что захочется, просто заплатив…

Эткуру морщит нос и допивает из чашки.

— Есть вещи, которые у северян не купишь. Их земля, к примеру. И рабыни. Вот что. Самые красивые женщины на свете — только военные трофеи. Если возьмёшь северянку без боя — получишь увечное чучело. И что?

— Ты думаешь о северных женщинах?

— Кто бы не думал о женщинах, когда женщины ходят повсюду и показываются всем?! Мне уже опостылело торговаться с Барсом и слушать письма, в которых Лев Львов потихоньку повышает цену. Я — не купчишка. Я надеюсь на войну. Я думаю, лучше Элсу умереть — я думаю, ему было лучше умереть уже давно. Позор, который нельзя простить.

— А вот если бы Барс взял Элсу себе? — спрашиваю я вкрадчиво и наивно. — Это было бы хорошо?

Эткуру грохает чашкой об поставец.

— Хорошо?! Чтобы Лянчин лёг под Кши-На?!

Ага, вот какой у вас подход… Легко было на Земле: выдал дочь замуж за чужого государя — и уже союзники. А тут ведь не решишь, кто под кем… уложить Кши-На под Лянчин — тоже не выход.

— Элсу должен умереть, — продолжает Эткуру. — Это будет и для него хорошо — нельзя же выносить такой позор долго. Об этом я тоже говорил Барсу — но он не желает убить, он желает непременно сломать… северное коварство, да…

— Элсу не может покончить с собой? — спрашиваю я. — Чтобы избежать позора?

— Он не посмеет, — говорит Эткуру. — Отец Небесный покарает того, кто отверг его дар. Высшая справедливость — тяжела, Творец не сделает скидку на обстоятельства… Элсу побоится — не смерти, а рухнуть на самое дно преисподней и вечно рожать чудовищ от самых гнусных демонов. Кара слишком страшна, — и передёргивается невольно. Эткуру тоже страшат души чистилища — с фантазиями насчёт загробных казней в Лянчине полный порядок.

Нормальный монотеизм. Догматический, с тоталитарным уклоном.

— Я ведь язычник, Эткуру, — говорю я грустно. — Невежественный. Расскажи мне о своей вере?

— Я совсем пьян для таких разговоров, — принц мотает головой. — Потом.

— Хоть чуть-чуть?

— Ты совсем не знаешь?

— Мне так хочется понять…