Поиски слова

У неписателей, когда им иногда приходится написать что-нибудь, вырываются прекрасные, большой художественной силы детали, подсказанные жизнью.

Четырнадцатилетняя девочка несет на кладбище маленького брата. Гражданская война, отца застрелили белые, мать где-то в командировке.

«Я завернула его в простыню и понесла на кладбище. День был жаркий, но я дрожала вся от холода этого маленького мертвого тельца».

Так вспоминает через сорок лет тогдашняя девочка, выступая в газете. А то, что ей просто помнится, подчеркнул я.

***

Читая нудную статью о Г., думал о том критическом шуме, который подымается задним числом вокруг некоторых «высокоидейных» произведений и авторов.

«Пламенные стихи его призывали, вдохновляли, вели...» А теперь они не читаются. Слабые. И так вот просто об этом не скажешь.

Недавно такой шум был поднят вокруг поэзии Б. Доклады, лекции, статьи, передачи... Да что поделаешь, если пафос определений никак не вяжется с цитатами. Самые настоящие провалы. Даже некоторые пропагандисты чувствуют неловкость.

Кто-то назвал эту кампанию демьяновой ухой. Метко. Однако частно. Беда — значительно шире.

***

Автор романа, который признали не совсем удачным:

— Переписывать еще раз не хочется...

— Ты не любишь его?

— Ну, что ты!..

— Нет, не любишь. Когда любят, поцелуев не считают.

***

Парню тринадцать лет, а он уже читает «Тихий Дон».

— Люблю я, мама, Григория. Белых бьют, а мне жалко, потому что там же Григорий...

Бедно она выглядела бы, наша литература, если бы не было этого Григория.

***

У Богдановича «Я не самотны — я кнігу маю» зачаровывает своим глубоким подтекстом, слитым с трагизмом простоты,— в этом подтексте и то, что у Пушкина: «Нет, весь я не умру» — предчувствие, а то и сознание своей бессмертности, что и в случае с Богдановичем оправдалось для нас, потомков.

***

Удивительное дело — как же все-таки живут и пишут те писатели, которые не Герои, не лауреаты, не депутаты, без орденов, а просто... настоящие работники литературы?..

***

Прожил полстолетия и не знал, что наше местечко Зельва — от литовского жельва — буйно зеленая.

Всегда будет что-то открываться, будут удивления и радости. Только бы были!

***

Случайное — самоучкой — собирание знаний. Не только из книг, какие попадались, а даже из отрывного календаря.

Из него мне помнятся слова Достоевского о том, как познавать человека по смеху: «хорошо смеется — хороший человек». Через много лет приятно было встретить их в «Подростке».

Помню и слова Салтыкова-Щедрина про дружбу, с ёмкой, уцепистой фразой на старинный лад: «Нашед друга, держись его». Эта еще не встретилась мне в его книгах.

Даже «фантики» от съеденных кем-то шоколадок «Atlas» давали, так сказать, духовную пищу. На одном из таких упругих, глянцевых вкладышей я впервые в жизни прочитал о значении Льва Толстого, по-польски, на обороте его маленького, бородатого портрета:

«Великий русский писатель и религиозный философ. В произведениях своих проявил понимание человеческой души и тончайшее чувство природы».

***

Старая, затрепанная годовая подшивка детского журнала «Маяк». Там —воспоминания бывшего ученика Толстого, Васи Морозова, о поездке со Львом Николаевичем в Башкирию, на кумыс. Там — главы печатавшейся с продолжением веселой французской повести о чудачествах доброго «дядюшки Гурдебека». Оттуда, из какого-то стихотворения, запомнил я только слова «перекати-поле», что поразили меня своей поэтичной необычностью.

Как приятно теперь — с известным опытом — прикасаться памятью к тем случайностям, находить связь с великим!..

Так мне приятно было значительно позже узнать, что «Игрока» Достоевского, которого я впервые и, видать, не по-возрасту рановато читал на польском языке, перевел не кто-нибудь иной, а Владислав Броневский, одну из любимых книжек школьного детства — «Сердце» Амичиса — на польский язык с итальянского перевела Мария Конопницкая, а на русский сестра Ленина Аяиа Ильинична.

Так мне сегодня было приятно прочитать добрые слова про тот журнал «Маяк», который редактировал Иван Иванович Горбунов-Посадов, давно известный мне по переписке с Толстым и Чеховым, человек им близкий, особенно Льву Николаевичу.

***

Модное слово у критиков: «духовность». Один из них, как раз не слишком духовный, в своем выступлении с трибуны столько раз продолдонил об этом, что хоть ты ему духовную семинарию открывай. Притом, с окладом побольше.

***

Оставленная мужем, наверное, чтоб и этим как-то притушить свою обиду, женщина весело рассказывает про мелочную аккуратность «этого человека»:

— Нет того, чтобы взять да просто пуговицу пришить, если надо, или мне сказать. Так нет же, он сначала в своем блокнотике аккуратно запишет: «Пришить пуговицу»!..

Нет-нет и вспоминается мне это в отношении к самому себе. Вместо того, чтобы просто брать быка за рога, я долго, издалека прицеливаюсь к теме, записываю, перезаписываю... И — вспоминаю о той записи про пуговицу.

***