Поиски слова

Жутко становится временами — сколько его, невысказанного, уходит в небытие!.. Неужели оно не пропадет, как-то вернется через других, в иной форме всплывет наверх? Неужели так и надо, так и запланировано, предусмотрено законом жизни — такие издержки производства слова?

***

Есть люди, которые, слыша похвалу общепризнанному произведению, говорят: «Слабо. Слабовато. Я не сказал бы...»

И в тоне сказанного, чаще всего без доказательств, слышится: «Последняя инстанция — я».

***

Над луговой да лесной полесской речушкой ноют, щебечут, кричат птички — почти совсем неведомые, как в детстве.

Тогда было, однако, не стыдно, что я их не знаю,— тогда они были великой, чудесной тайной. И этого хватало.

***

Когда я читаю хорошую книгу, не упрекайте меня в лени. Не хотите признать, что я работаю, так уж считайте, что я молюсь — Слову.

***

Почти отставной, но все еще самодовольный критик язвительно упрекает молодого прозаика за «чрезмерную сентиментальность».

«Ну хорошо,— думает тот,— я буду править, буду остерегаться. Однако же я, между прочим, помню, что слышал о тебе, уважаемый маэстро...»

А слышал он, как когда-то одна старая мать, когда отца взяли, приезжала в город, напрасно искала ученого сына, чтобы, может, хоть он кому-либо сказал, что здесь ошибка, что старик не виноват... Напрасно искала, потому что сын спрятался у друзей, и не с ее заплаканной сельской сообразительностью было найти его в большом городе.

Правда, маэстро сам и рассказывал об этом. Недавно. Кивая на то жестокое время. И сам он согласен, что стариков его покарали незаслуженно.

Но и об этом он говорил, как надлежит: без дешевой сентиментальности, строго, спокойно...

***

Как у молодого танцора, так и у неопытного автора надоедливо замечаются лишние движения. Чтобы подпереть себя лишний разок, подкрепить свою неуверенность, заполнить хоть чем-нибудь пустоту.

***

Много читаю по службе. Сколько серой нуди! И в рукописях, и в печатной!.. И как же хочется, как в духоту, чтоб кто-то перечеркнул всю эту серость молнией настоящего таланта!..

***

Два поэта идут полевой дорогой. Бабы и девки жнут. Колхоз плохонький, а настроение у поэтов отличное. Один начал декламировать, припомнив чужое, давнее стихотворение:

Воевали жнеи с горем своим, с лихом,

Острыми серпами воевали.

Жнея, бойкая молодица, услышала и в тон ему, разогнувшись, прибавила:

Воевали жнеи, воевали,

А им хлеба не давали, не давали...

Пошли наши хлопцы, опустив головы.

***

«Голова пустая, как новый ушат».

Чужое это? Народное? Если б такое она, сельская учительница, придумала сама,— одного этого на все сто с гаком страниц рукописной слабизны хватило бы, чтобы поверить в ее способности.

***

Немного поэт, хороший учитель, когда мы ужинали в его избе, интересно, живо рассказывал о своей военной молодости.

Поход по освобожденному Крыму: «Будто впервые я увидел цветы и небо!»

Особенно интересный рассказ — как их около Сиваша засыпало в окопах, «в лисьих норах», снегом, который шел всю ночь. И наших, и врага. Как задохнулись многие, как забыли, откапывая друзей, что надо стрелять по немцам. Да и немцы об этом забыли. «Рус, вэк!» — кричали они, когда один из наших вышел на нейтральную полосу, чтобы взять корягу, что торчала из-под снега. Потом, опомнившись, командиры — и наши, и их — стали кричать: «Стреляй!»

Прекрасная ситуация для рассказа. Глубокого и жуткого. А он пишет свои невыразительные стишата.

Не потому ли это, что мы еще все не пишем так, как у рассказываем при дружеских встречах?..

***

Опустив в машине занавески, включив радио, можно и подумать, что «слово «бедность» надо наконец выгнать из нашего лексикона как устаревшее...».

Может, он и не думает так, однако — пишет...

***

Писать — копировать жизнь «по клеточкам» — в наше время могут многие.

«Если есть люди, которые за это платят, так почему же не должно быть людей, которые возьмут эту плату?..»

Так рассуждает сегодня, к сожалению, еще не один «литератор».

***

Ему не мил сегодня белый свет, потому что он противен сам себе, и все, что написал, кажется таким безнадежно бездарным...

Идет — лишь бы идти. Зашел в магазин художественных изделий. Пожилая продавщица, женщина, слащавая от служебного усердия, предлагает ему, незнакомому грустному интеллигенту, очень интересную новинку. Это — резной письменный прибор... с зеркальцем. Пиши да смотрись — любуйся сам собой...

И он повеселел. Даже захохотал. Женщине показалось — странным, диковатым смехом.

***

Поэзия, счастье жизни, философия... А потом такому поэту, оптимисту да философу на должности председателя зачуханного колхоза, где коровы и так уже не встают от бескормицы, приказывают: «Или довыполнишь план по поголовью еще на сорок процентов, или положишь партбилет!..»

Он — твой друг, с которым ты пел, смеялся, рассуждал,— будет тянуться еще сильнее, сжав зубы от справедливого недоумения. А тебе, «свободному художнику», можно будет даже и порадоваться, что такое тебя не касается...

Что же это за дружба у вас, что у тебя за «вторжение в жизнь» и что ты за «свободный художник»? От чего свободный?..

***