Пойте, неупокоенные, пойте

Я не могу смотреть прямо на него. Слишком уж странно он сидит на полу машины, зажатый между детским креслом Кайлы и передним сиденьем, столкнувшись со мной лицом к лицу. Он ничего не говорит, просто закидывает руки на колени, опускает голову и прикрывает лицо запястьями. Одну из рук сжимает в кулак. Никогда еще я не видел таких коленей, как у него: как два старых грязных, потрепанных теннисных мяча. Хоть он и худой, с руками и ногами тонкими, словно веточки, он кажется слишком большим, чтобы поместиться в пространстве, куда он себя запихал. Он острый по краям, но его слишком много для этого места, поэтому все, о чем я могу думать, глядя на него – Что-то не так. Эта фраза крутится у меня в голове, словно летучая мышь, взмахивает крыльями, трепещет, ударяясь об углы чердака. Я не понимаю, что заснул, пока не просыпаюсь от того, как останавливается машина, от мигающих огней, от полицейского в окне, который велит Леони выйти из машины, а мальчик на полу погружается все глубже, прикрывая уши руками.

– Тебя закуют, – говорит он.

Когда офицер подходит к задней двери и говорит: Выйдите из машины, молодой человек, мальчик сжимается еще сильнее, скручивается, словно многоножка, и хмурится.

– Я же говорил, – говорит он.

Это мой первый допрос полицией. Кайла кричит и тянется ко мне, а Мисти жалуется, ее рубашка сползает еще ниже по плечу, обнажая верх груди. Но я не смотрю на нее. Все, на что хватает моего внимания, – это брыкающаяся Кайла. И человек, приказывающий мне сесть, словно я пес. Сидеть. И я сажусь, а потом испытываю чувство вины за то, что не сопротивляюсь, за то, что не делаю того, что делает Кайла. Но потом я думаю о Ричи и чувствую мешочек Па в кармане шорт. Я лезу туда рукой. Мне кажется, что, если я нащупаю клык, перо, записку, возможно, смогу почувствовать силу этих вещей в себе. Может, тогда я не заплачу. Может, мое сердце перестанет ощущать себя птицей, врезавшейся в машину в полете, оглушенной и растерянной. Но тут полицейский выхватывает пистолет и направляет его на меня. Бьет меня ногой. Кричит, чтобы я лег на землю. Надевает на меня наручники. Спрашивает: Что в кармане, парень? протягивая руку к мешочку Па. Но Кайла, маленькая и яростная, мгновенно прыгает мне на спину. Я должен успокоить Кайлу, сказать ей вернуться к Мисти, слезть с меня и отпустить, но я не могу говорить. Птица забирается мне в горло, крыльями судорожно перебивает мне дыхание. А если он застрелит ее? думаю я. Что, если он застрелит нас обоих? А потом, хоть наручники и вгрызаются в мои запястья, я замечаю, что Ричи смотрит на меня из окна автомобиля. Он отвлекает меня от этого жаркого дня, от того, как Мисти уводит Кайлу в сторону, но только на секунду, потому что я не могу не вспомнить снова о происходящем: о смуглых руках Кайлы и о пистолете, черном, как гниль, навевающем ужас.

Образ пистолета остается со мной. Даже после того, как Кайлу рвет, после того, как полицейский осматривает мои штаны и снимает с меня кусачие наручники, даже после того, как мы все садимся в машину и едем дальше по дороге, а Леони наклоняется на переднем сиденье, словно ей плохо, этот черный пистолет все еще стоит у меня перед глазами. Вызывает ощущение щекотки где-то в районе затылка, зуд на плече. Кайла прижимается ко мне и тут же засыпает, в машине так влажно и душно: у Мисти лоб в поту, на носу сопящей Кайлы появляются мокрые бусинки, и я чувствую, как у меня по спине течет вода. Я потираю следы на запястьях от наручников и снова вижу пистолет, и мальчик начинает говорить.

– Ты называешь его Па, – говорит Ричи.

Кажется, это вопрос, но он произносит его как утверждение. Я смотрю на Мисти, которая кусает пальцы и смотрит в окно, и киваю.

– Своего дедушку, – добавляет мальчик, подняв глаза ко лбу, к потолку машины, будто читает слова в небе.

Майкл тоже не обращает внимания на то, что происходит на заднем сиденье; он ведет машину и гладит спину Леони. Та скрючилась и стонет. Я снова киваю.

– А я?.. – говорит он.

Ричи, шепчу я одними губами.

Он выглядит так, будто хочет улыбнуться, но не делает этого.

– Он рассказывал тебе обо мне?

Я киваю.

– Он говорил, как мы познакомились? Что мы вместе были в Парчмане?

Я выдыхаю и снова киваю.

– Сейчас пацанов твоего возраста туда уже не посылают.

Запястья все еще болят.

– Иногда мне кажется, что все изменилось. А потом я засыпаю и просыпаюсь, и все по-прежнему.

Кажется, будто наручники порезали мне запястья до костей.

– Это как змея, которая сбрасывает кожу. Снаружи выглядит иначе, когда меняются чешуйки, но внутри всегда остается то же самое.

Как будто мой костный мозг каким-то образом ушиблен.

– Ты похож на Рива, – говорит Ричи.