Пойте, неупокоенные, пойте

Па рассказывал мне некоторые части истории Ричи снова и снова. Начало я слышал столько раз, что и не перечесть. Некоторые части из середины, о бандитском герое Кинни Вагнере и злом Свинорыле, я слышал только раз или два. Но я никогда не слышал конца. Иногда я пытался записывать эти истории, но получались просто какие-то плохие стихи, хромающие по странице: Объездка лошади. Следующая строка. Резать коленями. Иногда я порядком злился на Па. Сначала он рассказывал мне эти истории, когда мы сидели ночью без сна в гостиной. Но спустя несколько месяцев он всегда, казалось, начинал рассказывать мне очередную часть своей истории о Ричи, когда мы занимались чем-то другим: ели красную фасоль с рисом, ковырялись в зубах зубочистками на веранде после обеда, сидели днем перед телевизором в гостиной и смотрели вестерны; Па перебивал ковбоя на экране и говорил о Парчмане: Это было убийство. Массовое убийство. В тот раз, когда Па рассказал мне о небольшом мешочке, который он всегда носил на одной из петель своего ремня, он колол дрова для печки, которая отапливала гостиную. Было холодно, а нам не хватало газа на выходные. Мама была укутана всеми покрывалами, что нашлись в доме, вязаными одеялами и стегаными, обычными и натяжными простынями, и все равно она стонала: Ох, кости мои. Она прятала руки у шеи и терла их одну о другую, кожа ее была сухой и обветренной, хоть я и смазывал ее кремом каждый час. Как же холодно. Ее зубы стучали, словно игральные кости.

– Во всем есть сила.

Он ударил топором по полену.

– Так учил мой прадедушка.

Полено раскололось.

– Говорил, что во всем есть дух. В деревьях, в луне, в солнце, в животных. Солнце он считал самым важным, даже дал ему имя: Аба. Но для поддержания равновесия нужны все духи, во всем. Чтобы росли урожаи, животные размножались и жирели для забоя.

Пока я грел руки, дыша на них и жалея, что не могу спрятать уши под шапку, он положил еще одно полено на колоду,

– Объяснял так: если, говорит, слишком много солнца и недостаточно дождя, урожай вянет. Если слишком много дождя – гниет.

Еще удар.

– Нужно равновесие духа. И с телом, – говорил он мне, – все то же самое.

Куски полена падают с колоды.

– Вот так. Я сильный. Могу рубить эти поленья. Но, быть может, если бы у меня была толика силы кабана, его клык у пояса, что-то, что придавало бы мне немного духа этого животного, тогда, возможно, только возможно, – он отдышался, – у меня получалось бы еще лучше. Может, выходило бы немного легче. Может, я был бы сильнее.

Он расколол еще одно.

– Но никогда нельзя брать больше, чем тебе нужно. Сколько кабан отдаст, столько я и возьму. Без отходов. Отходы гниют. Слишком сильный упор в любую сторону нарушает баланс. – Он поставил топор на землю. – Дай еще одно.

Я вернулся от поленницы, положил полено на пень, сбалансировал его как надо. Убрал руку, когда топор Па понесся вниз, попав прямо по центру.

– Или вот дятел – тоже может поделиться чем-то, например, пером – для меткости.

Палец болел даже от близости лезвия, от того насколько близко Па ударил к моей руке.

– Так вот что ты хранишь в своем мешочке? – спросил я.

Я заметил его маленький мешочек, когда мне было четыре или пять, и еще тогда спросил, что он там хранит. Он никогда не говорил мне.

Па улыбнулся.

– Не совсем, – сказал он, – но почти.

Когда раскололось следующее полено, я посмотрел на Па и вздрогнул, почувствовав, как этот треск отозвался в моих бейсбольных коленных чашечках, в бите моего хребта, в перчатке моего черепа. Интересно, какая сила была в нем. И откуда она взялась.

Я откинул голову на сиденье машины Леони, теребя мешочек, который мне подарил Па, и задумался о том, давал ли он кому-нибудь еще такой небольшой мешочек, полный вещей для баланса. Его брату Стэгу? Ма? Дяде Гивену? Или даже мальчику Ричи? И тут я слышу голос Па: