Пойте, неупокоенные, пойте

Кайла пожимает плечами и снова прижимается ко мне.

– Она лучше всех копает норы. Копает их глубже и быстрее всех. Как-то раз стянулись тучи, началась большая буря, нору кроличьего семейства начало затапливать, и Кайла принялась копать. Копать, копать, копать. И знаешь, что она сделала?

У Кайлы захватывает дыхание, она поворачивается лицом ко мне и прижимается ртом к моей рубашке, втягивая побольше воздуха. Я глажу ее спину круговыми движениями, словно разминая судорогу, пытаясь унять боль, изгнать все, от чего ей плохо.

– Она копала и копала, и туннель становился все длиннее и длиннее. Вода уже даже не доходила до того места, где копала Кайла, но она продолжала рыть до тех пор, пока не вылезла наружу, и знаешь что?

Кайла впивается ногтями в мою руку, затем поднимается немного, чтобы выглянуть в окно, и указывает на темные поля, на узкую линию деревьев с кроличьей норой под ними. Темнеет, – говорит она, а затем откидывается назад на меня и опускается.

– Ага. Так вот, маленькая крольчиха увидела серый сарай, и толстую свинью, и красную лошадь, и Ма с Па. Она прокопала путь аж до нашего дома, Кайла. И когда увидела Ма и Па, полюбила их и решила остаться. И когда мы вернемся домой, она будет ждать нас там.

– Хочешь увидеть ее? – спрашиваю я.

Но Кайла уже спит. Она дергается, и на мгновение мне кажется, что я знаю, что ей снится, но затем я останавливаюсь. От нее пахнет резко, потом и рвотой, но ее волосы пахнут кокосом, как масло, которое когда-то использовала Ма, то, которое теперь использую я, когда заплетаю волосы Кайлы в маленькие хвостики: два маленьких хлопковых шарика по бокам ее головы. Я выкидываю из головы образ Кайлы размером с кролика, копающей яму в мокрой земле. Мне такие сны не нужны.

Когда мы съезжаем с трассы на дорогу в глушь леса, уже темно-синее небо отворачивается от нас, накидывает черное покрывало на свои плечи. Мир ужимается до светящихся фар машины, пары длинных рогов дороги, ведущих нас через тьму; наша машина – что старый зверь, хромающий к очередной поляне. Па всегда говорил мне, что животное всегда будет делать именно то, для чего оно было создано: искать корни в грязи, скакать по полю или летать. И что не важно, насколько оно приручено, говорил Па, его дикая природа все равно однажды проявится. Кайла сейчас кажется самым настоящим животным, замученной глистами кошкой, свернувшейся у меня на руках. В конце концов мы сворачиваем в жилой двор, и деревья расступаются. Это место отличается от остальных. Оно совсем не похоже на хаотичное скопление домов в округе Форрест. Здесь стоит только один дом, просторный. Его фасад весь в окнах, через которые пробивается теплый желтый свет. Леони останавливает машину. Мисти выходит и машет нам, чтобы мы последовали за ней. Я подхожу к крыльцу с Кайлой, которая спит у меня на руках, храпя и дыша через рот, и вблизи вижу, что краска на стенах облезает тонкими полосами, а между ними проглядывают другие, узкие и коричнево-серые. Окна выглядят немного потускневшими, словно вода, в которой погибла моя рыбка. Цветущая глициния, посаженная с каждой стороны ступеней крыльца, прочно укоренилась, вымахав толщиной с мускулистую мужскую руку, и обвилась вокруг перил, образовав плотную завесу перед крыльцом. Мисти стучится в дверь.

– Входите, – музыкально пропевает мужской голос.

Мужик здоровый. Мы находим его на кухне, где он варит спагетти. Мой рот наполняется слюной. Я никогда еще не был так голоден.

– Вкусно пахнет, а? – говорит он, направляясь к нам.

Он словно подпрыгивает, будто идет на цыпочках. На нем белая рубашка с длинными рукавами, только засученная до локтей. Рубашка чем-то похожа на его крыльцо: у шеи распустилась нитка, а спереди она испачкана чем-то вроде зеленой краски. Его кухня вся зеленая. Я еще никогда не видел зеленых кухонь. И тут я чую запах соуса. Он шипит в кастрюле на плите и попадает на руку мужчины, когда тот его мешает. Он слизывает каплю с руки. Макароны, которые он кинул в воду, медленно тонут, исчезают за краями кастрюли, размокая снизу. Я хмурюсь, глядя, как он облизывает свою волосатую руку. Его волосы собраны в маленький торчащий хвостик, коротенький, как у Кайлы.

– Я решил, что вы, наверное, проголодались, – говорит он.

Он самый белый из всех белых, что я когда-либо видел.

– Правильно решил.

Мисти обнимает мужчину с этими словами, поворачивая лицо так, что говорит ему не в лицо, а в его измазанную краской рубашку.

– Мы немного задержались по дороге – малышке стало плохо.

– Ах да, девочулька! – сказал он.

Леони выглядит так, будто ей хочется его заткнуть, но молчит.

– Она… – он делает паузу, – какая-то липкая.

Теперь Леони выглядит так, будто хочет ударить мужчину. Па называет это ее “упрямым взглядом”.

– Юноше тоже поплохело?

Он начинает мне нравиться, хоть я и вижу что-то вроде грусти на его лице, когда он смотрит на меня, и я не знаю почему.

– Нет, – говорит Леони, скрестив руки на груди. – Мы не голодны.

– Ерунда, – говорит мужчина.

– Леони, – говорит Мисти, глядя на Леони.