Пока бьется сердце

Больной девочке мы дарим запасные звездочки к пилоткам. Ребенок смеется, личико его чуть порозовело.

Поздно вечером мы были уже далеко за Прагой. Каждый уносил в своем сердце неповторимые чувства, вызванные встречей с этим чудесным городом, его людьми.

Мы шли на запад, к заданному рубежу. Где-то там, впереди, навстречу нам двигались американские войска.

Уже давно опустилась ночь, безветренная, теплая, наполненная пряным ароматом майской зелени.

До слуха доносятся разговоры солдат:

— Вот, братишка, и дошли мы до победы. Скоро домой. Встречай, жена, любимого мужа, накрывай стол…

— А у меня ни кола ни двора. Город сожгли, где семья, — не знаю.

— Не тужи, сыщешь семью. В другом месте:

— Моя зазноба за старика, заведующего орсом, замуж вышла.

— Значит, не дождалась?

— Выходит, дружище, так. Кишка тонка оказалась.

— Не тужи. Значит, не любила, значит, сволочь она. Другую, хорошую сыщешь. Посмотрит твоя зазноба, как ты с другой живешь, так все ногти на пальцах пообгрызает.

И еще разговор:

— Поедем, Иван, со мною. Все равно ты холостяк, детдомовец. Колхоз наш богатый. Избу тебе поставим, женим, и заживешь же ты!

— Что ж, ты дело говоришь, надо подумать. Пожалуй, поеду.

— Спасибо, Иван. Уважил ты своего дружка. Уж мы с тобой так за работу возьмемся, что люди ахнут. По-фронтовому, по-солдатски, без передыха работать будем. Ох, как я истосковался по такой работе! Вот закрою глаза и вижу, как я скотный двор мастерю. Плотник ведь я. В большом почете был.

— Только я вот в плотничьем деле — ни бельмеса не смыслю.

— Научишься. Дело нехитрое. Сейчас ты мой командир, а там я старшинство возьму, учителем буду. Только не думай, что буду придираться, как ты иногда: то котелок не почищен, то автомат не смазан.

— И ты обижался?

— Шучу я. Сам знаю, дружба дружбой, а служба службой. Парень ты незлобивый, жить с тобой можно.

В конце колонны беседуют вполголоса два бойца.

— Как бы нам с американцами не схлестнуться. Не верю я им…

— Ты, дядя, не повторяй, как попугай, Геббельса. Это он, колченогий пес, распустил слух, что союзники обязательно столкнутся, сцепятся, как петухи. Брось такую ересь высказывать вслух.

— А ты думаешь, мне воевать охота? Сыт этой войной по горло. В селезенках помутнение произошло.

— Не только в селезенках, но и в голове твоей наверняка не все дома, раз такую околесицу несешь.

Тот, кто начал разговор, первым умолк, видно, обиженный на собеседника.

Беседы, разговоры бойцов льются по колонне, как шумные весенние ручьи. Да и как в такие минуты можно идти молча? Ведь конец войне, конец всему, что перенес и пережил на фронте.

Мы идем домой

Встреча с союзниками — американской армией. Это произошло далеко за Прагой.

Летят в воздух каски и пилотки. Обмен подарками. Русская и английская речь. В пластмассовых стаканах от походных фляг — виски и русская водка. Расплывшиеся в искренней улыбке черномазые лица солдат-негров. Постные колючие взгляды американских офицеров, которые прохаживаются в этой сутолоке спесиво и важно, презрительно кривя губы.

Чудесное майское утро. Солнце горячее, ласковое. Синее-синее небо. Легкий, теплый ветер. Нет войны! Нет грома орудий!

Можно стоять в полный рост на этой земле, наряженной маем, как девушка перед свадьбой.

В воздухе звенят оркестры. Наши и американские.

В кругу полковых разведчиков — американский солдат. Широкоплечий, приземистый, веснушчатый. Голубые глаза смеются, смеется и каждая морщинка на его лице. Солдат потягивает маленькими глотками водку, смачно чмокает губами.

— Пей по-русски, одним махом! — кричит Степан Беркут.

— Могу пить и по-русски, — отвечает солдат. — Налий ще килышек.

— Ты откуда нашу речь знаешь? — спрашивает Блинов.

Американец хитровато ухмыляется.

— О, мой батька жив в России.

— Значит, украинец?

— Ни, хохол.

— Значат, украинец?

— Хохол, хохол! — смеется американский солдат. — Ще до первой свитовой вийны выихали мы в Америку из Станислава.

— Як же твое призвище? — вступает в разговор Петро Зленко.

— Джон Рубанс.

— А по нашому як будэ?

— Ивам Рубанюк!

Инициативу снова перехватывает Степан Беркут.

— Скажи, Джон, то бишь Иван, радуешься ты победе?

— Дуже радуюсь! О, это колоссаль победа!

— Стало быть, рад, что жив остался?

— За це бога дякую! Теперь до жинки и дитей пойду. О, яка будэ зустричь!

Американский солдат на минуту умолкает, улыбка сползает с его веснушчатого лица, голубые глаза темнеют.

— О чем задумался, солдат? — допытывается Беркут. — Или плохое что вспомнил?

— Вспомнил, вспомнил, — признается Джон Рубанс. — Наши офицеры говорят, що нам еще придется воевать с русскими. Говорят, что американцы сильнее, быстро победят, потому що атомова бомба у нас.

Наступило неловкое молчание.

К лицу Степана Беркута прихлынула кровь.

— Мы встретились с тобою, Иван, как друзья? — спросил он американского солдата. Тот закивал головой, снова заулыбался.

— Друзья, друзья! Люблю русских солдат. Они храбрые парни.