Пока бьется сердце

К нашей колонне подбежала тоненькая девушка. Она обняла Григория Розана, поцеловала его в щеку, подала огромный букет цветов, потом снова отбежала к панели тротуара, счастливая, зардевшаяся. Григорий Розан срывает с головы пилотку, машет девушке.

— Що, влюбывся? — толкает Григория в бок Зленко. — О це краля! Тильки не таращи очи, бо напишу Мариуле.

— Ой, повезло черту черномазому! — громко хохочет Степан Беркут. — Хоть бы меня кто поцеловал.

— Физиономии твоей пугаются, — шутит Николай Медведев.

Войска все идут и идут.

Проходят танки, самоходные орудия, грохочут на мостовой противотанковые и зенитные пушки. Камни древней Праги вздрагивают от поступи армии, которую здесь ждали.

В воздухе висит тысячеголосый гул — звон оркестров, рокот моторов, смех, восклицания, приветствия.

Останавливаемся на площади возле старой ратуши. Нас окружают тесным кольцом горожане. Многие говорят о пережитом во время немецкой оккупации.

К Степану Беркуту подходит щеголеватый, уже немолодой господин. Спортивный английский костюм, велюровая шляпа, желтые сандалеты. На холеном, чисто выбритом лице — вежливая улыбка. Он тронул Степана за рукав и спросил на чистом русском языке.

— Откуда родом, товарищ?

— С Урала.

— О, мы почти земляки! — восклицает господин.

— А вы из России? — любопытствует Беркут.

— Из Самары в девятнадцатом году выехал.

— Стало быть, белоэмигрант.

Господин приятно улыбается.

— О, зачем же белоэмигрант?! Просто эмигрант. Вы, дорогой мой земляк, вижу, все разделяете на белое и красное. Но в природе есть и другие цвета.

Беркут морщит лоб, надувает щеки. Вены на могучей шее вздулись. По всему видно, что Степану разговор с господином не приносит удовольствия, он все ждет какого-то подвоха со стороны собеседника. Он обводит нас взглядом, и мы читаем в глазах нашего товарища: «Уж вы простите, если рубану с плеча. Дипломат из меня никудышный».

Господин в сером костюме снова тронул Беркута за рукав гимнастерки.

— Теперь скажите, дорогой земляк, Советскую власть сразу будете здесь устанавливать? И опять экспроприация капитала, эмансипация женщин и так далее?..

Бедный наш Степан! Сбили его с толку эти мудреные слова. По-бычьи нагнув голову, Беркут уставился на господина.

— Разве плоха наша Советская власть, господин эмигрант?

Беркут взмахнул рукою, обвел взглядом шумевшую улицу, идущие по ней войска и воскликнул:

— Смотрите, господин, Советская власть по Праге идет! А народ-то как приветствует эту власть! Любо смотреть! Порядки свои устанавливать не будем, чехи сами знают, какую власть выбрать…

— Правильно, товарищ! — громко произнес широкоплечий пожилой чех в рабочей блузе. Он оттиснул от нас господина в сером костюме, схватил руку Беркута и крепко сжал ее. — Правильно сказал ты, товарищ. Теперь прошу вас, идемте фотографироваться. Тут рядом. Хочу, чтобы об этом дне у меня осталась на всю жизнь хорошая память.

Фотоателье оказалось, действительно, рядом. Тучный фотограф засуетился.

— О, мне лестно, что вы зашли именно ко мне. Мою мастерскую всегда любили русские. Я фотографировал Федора Шаляпина, много других знаменитых земляков ваших. Милости прошу. Вы никогда не пожалеете, что зашли ко мне: подобных снимков в Праге не найдете.

Фотографируемся. И опять мы на улице. Широкоплечий чех в рабочей блузе теребит Николая Медведева:

— Товарищ, навестите мою семью. У меня больна дочь очень больна. О, как она хотела быть сегодня на улице, чтобы увидеть русских людей! Пожалуйста, не откажите! Это ей доставит большую радость, и кто знает, может быть, подействует лучше всякого лекарства. Я живу рядом, на все потребуется не больше пяти минут.

Глаза человека в блузе умоляют, просят. Морщинистое серое лицо, какое бывает у людей после хронического недоедания, светится доброй виноватой улыбкой.

Мы не смеем отказать.

В тесной каморке на пятом этаже мы подходим к кровати, на которой лежит девочка лет десяти. Худенькое восковое лицо и огромные печальные, недетские глаза. Поверх одеяла лежат тонкие, тоже восковые руки, сквозь бледную кожу видны синеватые прожилки.

Девочка улыбается как-то страдальчески.

— Наздар, русские солдаты! — приветствует нас маленькая хозяйка.

Николай Медведев наклоняется к ребенку, пожимает руку девочки, целует костлявые пальцы.

— Что с ней? — опрашивает он у хозяина.

— Резкое малокровие, — поясняет чех. — Но что мы могли поделать? Нас держали на голодном пайке. Хорошо жили одни спекулянты и немцы.

В одно мгновение наши вещмешки опустели. Выкладываем на стол все, чем богат в походе солдат: сало, хлеб, сахар, консервы. У кого-то нашлась плитка шоколада.

Чех растерянно стоит посреди комбаты, смотрит на все это богатство, машет руками, протестует:

— Зачем же так? Зачем себя обижать? Не надо! Мы как-нибудь обойдемся. Мне стыдно! Выходит, я позвал вас, чтобы показать свою бедность, разжалобить вас… Не надо!..

Беркут трогает хозяина за плечо.

— Не обижайте нас, примите скромный подарок. От чистого сердца он.

— Господи, как добр русский человек! — восклицает чех. — Я никогда не забуду этот день!