Пока дышу...

Сергей Сергеевич под торшером, в углу, курил, неторопливо пуская в потолок свои любимые кольца дыма и следя, как они таяли, нежно колыхаясь в мягком свете.

Анна Ивановна с ногами забралась на диван. Цветастый, с кистями платок несколько скрывал обрюзглость ее фигуры, и можно было поверить, что в молодости Кулагин называл жену котенком.

Слава обычно сидел около приемника, иногда включал музыку, иногда просто прохаживался по шкале, следил за изумрудным глазком всегда живого, связанного со всем миром полированного ящика.

Дверь из столовой они обычно прикрывали накрепко, в кухне орудовала приходящая домработница, и шум, ею производимый, раздражал всех троих.

Анна Ивановна любила эти тихие, не каждый день выпадавшие минуты, когда двое мужчин, которым была отдана вся ее жизнь, были рядом. В такие минуты ей казалось, что все получилось, все сделано правильно, ей не о чем жалеть.

— Ну, разумеется, Славочка, не всегда. — Сергей Сергеевич проследил за умиранием последнего кольца. Больше не будет. После обеда он выкуривает только одну папиросу. После ужина — ни одной. — Иные кандидаты в Наполеончики так и ограничиваются стенгазетной известностью. Прямо скажу: мне этого было бы недостаточно.

Глядя на отца, Слава подумал, что никогда он не бывает так красив, как в минуты, когда напряженно, никем не тревожимый, думает. В такие мгновения он особенно любил отца.

— А впрочем, — медленно продолжал Сергей Сергеевич, — всякий успех любит организацию и чаще всего является результатом этой организации. Кому, как не экономисту, это знать?

Сергей Сергеевич пошутил, но Слава не принял шутки.

— Почему же в таком случае глупо делать стенгазету? Пожалуй, еще глупее было мне отказываться от этого дела?

— Пусть делают те, о ком в ней никогда не напишут, — вдруг сказала Анна Ивановна, мирно, казалось, дремавшая под своим платком.

Сергей Сергеевич расхохотался и зааплодировал.

— Нет, ты подожди, папа, — упорно отказываясь в этот вечер от шутки, настойчиво сказал Слава.

Он нечаянно крутнул приемник, и в тихую комнату ворвался, словно взломал стену, какофонический грохот. Кажется, звуки всего мира только и ждали момента, чтобы вторгнуться в уютный семейный островок.

Слава обуздал их, но тишина почему-то уже перестала быть такой надежной.

— Ты подожди! Ведь в общем-то, если вдуматься в твои слова, получается, что далеко не всегда следует поступать, как говоришь, а говорить, как думаешь. Так?

— Да! — отрезал Сергей Сергеевич. — Я говорю больному раком легких, что он поправится. Я лечу его. Я даже оперирую его, будучи уверенным в летальном исходе. В переводе на русский язык это означает, что я лгу! А как прикажете мне иначе поступить?

— Это ложь во спасение, — тотчас с уверенностью вставила Анна Ивановна.

— А как ты относишься к Архипову, папа? — совершенно, казалось, без связи с предыдущим спросил Слава.

Но связь была. Славе вспомнилась история, рассказанная одним из знакомых ребят из медвуза о том, как профессор Архипов, читая студентам лекцию, сам признался, что недавно забыл в брюшине у больного тампон. Слава вспомнил об этом, размышляя над словами отца о неизбежности лжи, так называемой лжи во спасение. Но не должен ли был и Архипов умолчать о своем казусе во спасение собственного доброго имени и авторитета? Или, наоборот, именно это и могло укрепить его авторитет?

Сергей же Сергеевич насторожился: уж не от дочки ли Архипова идут письма до востребования? Иначе с чего бы этот зигзаг в мыслях сына? Нет, дочь Архипова Сергея Сергеевича никак не устраивала, такие девочки обычно не «гуляют», а выходят замуж, а раннего брака Кулагин сыну не желал. И он решил при случае понаблюдать их вместе, — ведь у молодых обычно все наружу, и опытный человек, каким Сергей Сергеевич себя считал, без особого труда сумеет определить степень их близости. Но как это осуществить?

— Я отношусь к Архипову не лучше и не хуже, чем к любому из наших профессоров, — ответил Сергей Сергеевич, пристально глядя на сына. — А почему ты об этом спрашиваешь?

— Я видел его всего несколько раз, но довольно много слышал о нем. — Слава задумчиво следил за зеленым глазком приемника и не видел лица Сергея Сергеевича. — Но мне он показался человеком, который говорит именно то, что думает.

— Между прочим, в начальной стадии опьянения каждый человек производит впечатление рубахи-парня. Ты не замечал?

Слава вдруг покраснел, будто в чем-то предал Бориса Васильевича. Он вспомнил, что действительно видел Архипова слегка на взводе.

— А он что, здорово пьет? — как можно равнодушней спросил он отца.

— Когда хирург начинает здорово пить, он перестает быть хирургом, потому что у него дрожат руки. Пока Архипов еще оперирует, но, во всяком случае, тебя я бы, пожалуй, не положил к нему на стол. Ну, как говорится, перекур окончен, — поднимаясь из кресла, сказал Сергей Сергеевич. — Я пошел готовить статью.

Слава остался у приемника один. Один, потому что мать мирно похрапывала на диване. И стало как-то грустно, и было чувство потери.