Пока дышу...

Горохов шагал по траве вдоль дороги на ферму. Ложилась роса, белая пыль проселка потемнела, покрылась мельчайшими оспинками, влажная трава холодила пальцы ног между ремешками сандалет. Хотелось разуться и идти по этой шелковой траве, под просторным вечерним небом, далеко-далеко, и чтоб над головой рождались все новые и новые звезды.

Все-таки никто не сказал об этих звездах и о небе лучше Ломоносова, а ведь и века прошли и даже ударения в словах изменились. Может, потому, что Ломоносов был и поэтом и ученым? В наше время ученые знают о звездах много, но стихов не пишут.

Наука ревнива. Она многого требует. В сущности, требует всего. И, пожалуй, самое трудное, приобретая опыт, не поддаваться ему, накапливая знания, не терять юношеской смелости, молодой тяги к риску и даже уверенности…

Вернувшись в больницу, Горохов первым делом спросил, когда может быть самолет, чем немного обидел хозяина, доктора с чубчиком. Доктор сказал, что, пожалуйста, можно хоть сейчас позвонить на аэродром, а машина у больницы есть. Он так это сказал, что Горохов сразу понял: машина — гордость, за машину долго бились, не всякой больнице дают машину.

— Ого! Здорово же вы выросли! В мои времена — какие машины? Повозку, лошадь и то не всегда выпросишь. А дорога такая, что хоть сам в помощь лошади впрягайся, — сплошная грязь.

— Дорога теперь хорошая, — с тою же гордостью сказал доктор.

Он вообще очень хотел показать приезжему, ассистенту профессора, знаменитого хирурга, что и они — не обсевки в поле. Но говорил с добром, без зависти, напротив, как бы желая уверить Горохова, что люди здесь стараются и как будто неплохо делают свое дело.

Без халата, в лыжном потертом костюмчике, он выглядел совсем молоденьким, в самый бы раз пойти за околицу на самодельное поле с ребятами в футбол играть. А может, и ходит?

На столе кипел и сам себе под нос мурлыкал самовар, и совершенно по-деревенски стояло все разом: частиковые консервы, колбаса, варенье и плюшки. И еще мед. Неожиданной выглядела только книга, наспех заложенная ножом, которую, как видно, читал, дожидаясь Горохова, хозяин.

Федор Григорьевич полистал в Варшаве изданный сборничек английских юмористических рассказов. Комментарии, словарик — польский.

— Вы польский знаете? — спросил Горохов.

— Вот польского-то как раз и не знаю. А учебника под рукой нема. Выписал. А это товарищ пока прислал. Английским-то я владею свободно.

Федор Григорьевич почувствовал хоть чуточный, да укол. О том, что у чубастенького больше свободного времени, думать не приходилось. Кто-кто, а уж Горохов понимал, что у главного врача этой больнички работы невпроворот. Один бог да начальство знает, сколько нервов и сил потратил он на выбивание машины, дров, каждой иглы. И уже исключительно один бог ведает, с чем только и в какое только время суток не обращаются к нему больные.

Дело не во времени. Дело в том, что поколение чубастеньких (да, да, это уже не поколение Горохова, для них он уже старший) не мыслит себя без знания языков. Многие из них не нуждаются в переводчиках на конгрессах, в турпоездках. Язык в их обиходе уже сам собою подразумевается, а он вот нужную статью перевести просил…

Но, наткнувшись на это воспоминание, Горохов притормозил себя. Хватит, хватит! Не сейчас…

Хозяин поставил на стол еще какую-то чашку. Оказалось — огурцы малосольные, от которых по комнате пошел совершенно невозможный дух.

— Может быть… — робко начал он, глянув на гостя.

— Ну конечно! — подхватил Горохов, по-настоящему обрадованный. Куда как к месту было сейчас хватить честного эскулаповского спиртяги. Ясное дело, что не «красную головку» станут они пить!

Обрадованный доктор кинулся куда-то в глубь своей маленькой квартиры и принес бутылку с этикеткой ни мало ни много английского виски «Белая лошадь».

— Ну и ну! — удивился Горохов, читая надпись. — Не ожидал, признаюсь, такого сюрприза.

И стопки появились хорошенькие, с золотыми ободками, и самовар распелся наконец как-то благостно.

— За ваше здоровье, Федор Григорьевич! — серьезно и очень искренне сказал доктор и поднял свою стопочку. — Это не просто так. Вас тут помнят, любят. Вы же видели.

Это было действительно «не просто так».

Маленький доктор не спешил пить. Видно, ему была дорога торжественность этой минуты. Он принимал у себя в доме Федора Григорьевича, доктора Горохова, того самого, о котором во многих домах селения думают с любовью и благодарностью. И как бы от имени всех селян он чокался с доктором Гороховым.

Федор Григорьевич ощутил это и был по-настоящему тронут. Что ж, аплодисменты, выходит дело, достаются и врачу. И они не менее дороги, нежели те, что раздаются, к примеру, в Большом зале Московской консерватории.

— Выпьем за мою следующую операцию, — вдруг попросил Горохов. — Буду оперировать на сердце…

Он торопливо проговорил все это, словно боясь, что хозяин откажется. А Федор Григорьевич как бы задумал: вот если сейчас они выпьют за удачу, все будет хорошо.