Пока дышу...

— Ну что ж, — сказал Кулагин задумчиво. — Это будет нелегкий НИИ. Что ни говори, а проблемы, связанные с работой на живых людях, всегда самые сложные. Тут требуется и такт, и умение очень точно разобраться в материале, и воображение. Да, да! Воображение нужно! Честное слово, может быть, это мальчишество какое-то во мне сохранилось, но я считаю, что врач, который не способен представить себе больного здоровым, не способен его и вылечить. То же самое относится и к решению какой-то проблемы в целом. Ну, а где вера, там и риск. Без риска, черт возьми, не то что с проклятым раком не справишься, а и панариций не вскроешь. Ох, да что там! Я однажды сам…

Кулагин прервал себя, улыбаясь, прищурился, призадумался, словно видя сейчас нечто, происходящее в каком-то другом измерении. А Синявин с интересом наблюдал за профессором, бывшим своим однокашником, и, кажется неожиданно для самого себя, спросил:

— А как ты-то сам, Сергей Сергеевич, посмотрел бы на это дело? Я ничего, конечно, сейчас не решаю, да и вообще, естественно, решаю не я…

Синявину пришлось дважды повторить вопрос, прежде чем Кулагин, оторвавшись от своих размышлений, уразумел, о чем идет речь. Да и то не до конца, кажется, уразумел, так, по крайней мере, показалось Синявину.

— Интересно все это весьма. В сущности, именно в прошлом заложены семена всех открытий будущего. Мы просто невнимательны к этому прошлому, — задумчиво произнес он.

— У меня после конференции предстоит разговор по этому вопросу в обкоме, — уже настойчивей повторил Синявин и взглянул на часы. — Очевидно, придется ориентироваться на местные кадры.

— Что ж, это, пожалуй, и правильно, — ответил Кулагин, рассеянно водя пальцем по верхней губе.

Они попрощались.

Сидя в зале заседаний и едва улавливая смысл докладов, Сергей Сергеевич с трудом верил, что весь этот разговор с Синявиным действительно имел место. Давно уже Кулагин не был так доволен собой. Он верил своей интуиции, а интуиция подсказывала ему, что сегодняшняя, казалось бы, незначительная, неконкретная беседа может иметь и будет иметь большое значение в его судьбе. Он не смог бы ничем реальным подкрепить эту свою уверенность, но твердо знал, что теперь Синявин во всех инстанциях будет называть именно его имя. Только бы никто не вмешался.

«Хорошо, — мысленно сказал себе Кулагин. — Спокойно, абсолютно спокойно прикинем: а кто, собственно, мог бы перейти мне дорогу? Если кто-то из Москвы, тогда другое дело, но москвичи не пойдут. А из наших?.. — Он мысленно как бы оглянулся вокруг. — Ну, у Архипова есть, конечно, данные. Но этот кандидат в президенты никогда в Белый дом не войдет. Для него само понятие «предвыборной борьбы», видите ли, аморально. А если подумать — что здесь аморального? Выходит дело, все конкурсы на замещение вакантных должностей тоже аморальны? Конечно, конкурсы проводятся открыто, а тут идет в некотором роде подспудная борьба, что так, то так. Но подспудная ли, открытая ли, смысл от этого не меняется. Борьба! Этим сказано все».

Да, мысль о том, что он вступает в борьбу за кресло директора НИИ, окончательно угнездилась в сознании Кулагина. Он пытался еще одергивать себя, притормаживать, но, помимо собственной воли, рисовал в своем воображении картину новой деятельности, прикидывал в уме кое-какие новые проблемы. Со свежим жадным ощущением размышлял он о грядущих радужных перспективах, которые хотя и были пока туманны, но представлялись грандиозными.

Да, а кого с собой взять? Крупину — обязательно. Крупина — тот тыл для каждого руководителя, к которому всегда стоишь спиной, но без которого чувствуешь себя неуверенным.

А Горохов? Великолепная — что уж там говорить! — голова, сильные, уверенные руки, но все-таки надо подумать. Здесь есть над чем подумать, — решил Сергей Сергеевич, хотя опять же вряд ли смог бы объяснить, что́ именно имеет в виду. Во всяком случае, разумеется, не отказ Горохова от совместных выступлений в печати.

«А может, именно это?» — с пристрастием спросил себя Кулагин. Нет, он не праздно копался сейчас в себе, наиболее рационально используя пустые часы столь своевременно подвернувшейся конференции. Не раз уже так бывало: перед серьезным боем надо прикинуть силы — и свои, и противника. Надо все взвесить и самого себя беспощадно, до конца, проверить.

Решительный отказ Горохова от соавторства, конечно, тревожил его, наводил на мысль: неужели его, Кулагина, молодежь не так уж и ценит, как он привык это считать?

«Что ж, — твердо решил Сергей Сергеевич, — если это так, то тем более необходимо немедленно опубликовать две-три работы. Или одну, но разбитую на три раздела. Это даже солиднее. Вот только выкроить бы время…

А Горохов? Он был бы в научно-исследовательском учреждении на месте, это безусловно. Но его надо сдерживать, чтоб не напорол лишнего, да время от времени ло носу щелкать, чтоб не зазнавался, знал бы свое место…»