Пока дышу...

Анна Ивановна, вошедшая со стаканом в руках, осторожненько поставила его перед мужем, так, чтобы не помешал и чтобы шнуром не задеть. Она сразу поняла, с кем разговаривает муж. И знала, кроме того, что иные разговоры — когда надо было выяснить обстановку, определиться в ситуации — Сергей Сергеевич предпочитал вести именно по телефону. Меньше шансов встретиться с неприязненным взглядом, оказаться в неловком положении. И наконец, твоих глаз никто не видит, можно не следить за лицом, — только за голосом. Да, в сущности, если разговор вообще пойдет не в том ключе, как хотелось бы, можно без ущерба прервать его в любую минуту.

Но беседа с Прямковым поначалу шла как будто бы в нужном плане. Ректор, похоже, не столько удивился, сколько обрадовался, узнав, что Кулагин уже в городе. Было сказано несколько вполне приятельских светских фраз. Потом Сергей Сергеевич по-товарищески посоветовался с Иваном Тимофеевичем, как бы лучше и тактичнее организовать сбор средств на детский сад, чтобы, так сказать, не подавить профессорскими взносами тех, кто зарабатывает меньше. Потом сам Прямков спросил, знает ли Сергей Сергеевич… Выяснилось — знает. И считает, что там, где речь идет о жизни человека, мальчишеские выходки неуместны. В конце концов, могли бы уж его, Кулагина, вызвать, когда состояние больной ухудшилось. Неужели он бы не приехал? Теперь говорят, что телеграфировали. Но позволительно спросить — когда? Когда у больной уже губы посинели!

Прямков спросил о Горохове. Вообще о Горохове.

— Знаете, Иван Тимофеевич, — после некоторого молчания сказал Кулагин. — Мне довольно трудно на него воздействовать. Он все-таки учился еще и у Архипова, и как-то так получилось, что для него Борис Васильевич — высший авторитет, говорю вам это откровенно! А Архипов, как вы знаете, и сам иной раз пускается в рискованные авантюры. Кстати, хотел вас спросить, как там обошлась операция с молодой девушкой? Ногу он ей выравнивал. Косметика своего рода. Он же добряк, Архипов! Не умеет отказать. Серьезные больные месяцами очереди дожидаются, и, чтобы в этих условиях выкроить время и место для такой в общем-то необязательной операции, большое сердце надо иметь!

— Что верно, то верно, — искренне согласился Прямков.

— Ну, а хамство моего сынка вы мне простили? — вдруг, весело засмеявшись, спросил Кулагин. — Ведь психология людская — вещь подчас загадочная. Не хотел бы я, чтоб остался у вас осадок от сего малоразумного действа. А бывает! Меня вот один подобный вьюноша на теплоходе обхамил, так — поверите? — остался осадок! Очень неприятный осадок.

Прямков даже забеспокоился, сказал, что как, мол, это могло Сергею Сергеевичу в голову прийти! Да и хамства-то никакого не было, и мальчик в общем был прав, и все такое прочее.

Сергей Сергеевич долго извинялся, что совсем заговорил ректора, да еще в такое позднее время. И, довольный собою, повесил трубку, потянулся к остывшему чаю, многозначительно улыбнулся жене, которая, как верный страж, весь этот долгий разговор простояла, прислонясь к дверному косяку и слушая.

Он улыбнулся и сказал, кивнув на черный чай в стакане:

— Налей-ка, милая, погорячее. Остыл…

С привычным уважением взглянув на мужа — она опять стала самой собою, бунт был подавлен, — Анна Ивановна безропотно взяла стакан и пошла на кухню.

Кулагин встал, вышел из кабинета, проходя через переднюю, зажег свет. Собственно, это была не передняя, а, скорее, холл, увешанный фотографиями и полотнами. Иные полотна принадлежали кисти довольно известных живописцев. Бросался в глаза большой портрет прославленного артиста с благодарственной надписью: «Богу хирургии от маленького человека».

В комнате сына было по-прежнему тихо. И только сейчас Сергей Сергеевич понял, что с момента приезда он как-то тягостно ощущал эту тишину, отсутствие чего-то самого важного, да все некогда было спросить или просто мысль не формулировалась в сознании.

И он спросил наконец:

— Анечка, а где же Слава? Как у него дела?

Анна Ивановна в это время появилась в дверях кухни с злополучным стаканом чая, над которым вился привлекательный парок.

На рыхлом лице ее выразилось сперва удивление, потом испуг. Она ответила не сразу, с трудом выговаривая слова:

— Но ты же два раза сказал мне, что все знаешь!

— Что знаю? — испуганно воскликнул Сергей Сергеевич. — Я о смерти Чижовой все знаю!

— О, господи! — всплеснула полными ладонями Анна Ивановна. — При чем здесь Чижова?! Слава ушел из дома! Он живет у бабушки. И из института ушел, будет поступать в медицинский!

Кулагин здесь же, в холле, опустился в кресло, сидя в котором жена обычно, пыхтя и отдуваясь, затягивала «молнию» на своих модных высоких сапогах.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЯТАЯ