Пока дышу...

Нет, это же можно с ума сойти! Ремонт! Голубенькие обои с пестренькими цветочками! Что у нее в голове? Впрочем, не он ли сам годами оттеснял мысли жены и ее интересы именно к обоям, к плите, к пестреньким цветочкам? Вот, теперь получай! Другое дело, если есть в человеке настоящая индивидуальность, — никуда ее не отожмешь, ничем не придавишь. Пробьется! Но Аня не из таких.

«И все-таки, как этот паршивец решился?» — с чувством гнева, однако же и некоторого смутного восхищения подумал Кулагин, снова входя в свой кабинет. Но гнев, конечно, преобладал. В такое время рисковать! Ведь знал же этот молокосос, что решается судьба с базой для НИИ! Так что же, дурак он или просто человек, которому совершенно не дороги интересы клиники? Человек, начисто лишенный элементарного честолюбия, иначе говоря — глупец? Дотошный, бестактный глупец — вот он кто! Достаточно вспомнить историю со старым рентгеновским снимком, который этот Горохов чуть не ткнул в лицо ему, Кулагину, своему шефу! Ну кто еще мог бы позволить себе такой номер? Впрочем, все, все ерунда в сравнении с его последним поступком. Решиться на такую операцию — это, простите, уже не глупость, это нечто похуже! Неужели не понимал, что ему просто-напросто тюрьма грозила, а уж дисквалификация — во всяком случае.

Анна Ивановна для проформы тихонько постучала в дверь, но, не дожидаясь ответа, вошла и тяжело опустилась в кресло.

— Я все-таки пришла узнать, есть у тебя деньги на ремонт квартиры и мебели или нету? Дом ужасно запущен, — вернулась она к теме, видно всерьез занявшей все ее мысли.

— Деньги есть, — сдерживая раздражение, повторил Сергей Сергеевич, — но ремонта не будет. Ясно? — в упор спросил он. — Я решил отдать все свободные деньги на оборудование детского сада. Как раз недавно на партбюро говорили о детском садике. Я отдам деньги, а ты тем временем налей-ка мне, пожалуйста, чайку, да погорячее.

Анна Ивановна отказывалась понять мужа и даже с места не двинулась.

— Какой еще детский садик? — чуть не взвизгнула она. — Хватит меня дурачить!

— Делай, что говорят, — повысил голос Кулагин. — Повторяю: все свободные деньги я отдам на расширение детского сада, и ты не вздумай, если среди ваших дам пойдут разговоры, делать вид, что этого не знаешь. Не выставляй на всеобщее обозрение свою мещанскую суть.

Она побледнела и несколько секунд не смогла выговорить от волнения ни слова. А затем тихо, но внятно прошипела:

— Ты просто ошалел! Какой благодетель нашелся! Меценат двадцатого века! Да над тобой смеяться все будут, указывать пальцами, как на сумасшедшего. Нет, я с самого утра предчувствовала, что случится что-нибудь ужасное! Может, ты рассчитываешь, что детский сад назовут твоим именем? А?

Сергей Сергеевич смотрел на жену с одобрением. Хорошо, что хоть в каких-то случаях она выходит из состояния слепой покорности, — какая-никакая, а личность! Ай да Аня!

— Не кипятись, милая! — почти ласково сказал Кулагин. — Пора бы тебе знать, что я никогда ничего сгоряча не делаю. Неужели ты не понимаешь, что история с Гороховым мне не так уж полезна? Ну, уволю я его. Гвоздь из стенки выдерну, а дырочка-то останется. Не беспокойся, ренту с этого капитала я получу полностью… И налей мне все-таки чаю.

Она встала и вышла.

Заложив руки за спину, Кулагин подошел к окну, поглядел на улицу. На доме напротив зажглись и забегали светящиеся буквы: «Храните деньги в сберегательной кассе»… «Пейте квас… пейте квас… пейте квас…» С улицы донеслись звонкие знакомые слова песни, которую он любил: «За Рогожской заста-а-а-вой…» Торопливо прошуршал троллейбус. С набитыми рюкзаками прошла группа туристов. Один из них взял несколько аккордов на гитаре, и все разом запели. Усталые, оживленные, довольные, они шли, таща закопченные до черноты ведра, ракетки от бадминтона, весла байдарок, спальные мешки и огромные пестрые букеты.

Кулагин вздохнул: никогда уж ему не придется вот так бродить по лесам, плыть на байдарке, разводить костры и петь песни. И на мгновение он почувствовал к себе острую жалость. Молодость-то прошла, а он так и не испытал всей ее прелести!

Неторопливым движением он плотно закрыл окно, сел в кресло, вытянул длинные ноги и задумался.

Да, не ко времени вся эта трагическая история! Спору нет, если б операция удалась… «Это было бы здорово, если б удалась!» Кулагин даже зажмурился, представив себе эффект от такой блестящей операции в его клинике.

«Но не удалась. А посему…»

Мигом соскользнуло с его лица выражение торжества. Оно стало серьезным, подобранным и постаревшим.

Сергей Сергеевич пододвинул к себе журнальный столик с телефоном и позвонил на квартиру к Прямкову, чтобы, так сказать, прозондировать почву.