Пока дышу...

Все дни после смерти Чижовой Федор Григорьевич ждал Кулагина. Удивительно, но он действительно с нетерпением ждал его, но не для того, чтобы оправдаться, нет. Он верил, что именно Сергей Сергеевич, который никогда и ни при каких обстоятельствах не терялся, и в этой ситуации найдет слова, которые помогут ему, Горохову, обрести или хоть начать обретать внутреннее равновесие. Он ждал этой встречи, как некоего эмоционального перевала, как протянутой на этом перевале сильной руки сильного и опытного человека.

Кулагин пришел в клинику после бессонной ночи. Он благодарил судьбу за то, что по крайней мере ему ни от кого не надо прятать ни лицо, ни настроение. И с первой же минуты все действительно работало на него. «Ах, как профессор страдает, ах, как Сергей Сергеевич переживает!» — вздыхали няньки и сестры на всех этажах.

А Федор Григорьевич открыто, ни от кого не таясь, ждал Кулагина, прохаживаясь около его кабинета. И, когда он увидел Сергея Сергеевича, на страшно похудевшем его лице выразилось облегчение.

Кулагин заметил это и поразился: «Что он? Идиот, что ли?»

Одно мгновение он поколебался, подавать ли Горохову руку, но так и не подал и лишь на ходу бросил, чтобы тот зашел к нему в кабинет. А в кабинете, не дав Горохову и рта раскрыть, закричал каким-то чужим, срывающимся, высоким голосом:

— Как вы могли? Как вы могли, я спрашиваю! Я же предупреждал! Вы представляете, какой скандал разыгрался из-за вашего дикого упрямства! За дешевой популярностью погнались?

Тщетно Федор Григорьевич пытался что-нибудь вставить. Кулагин не желал его слушать.

Слова и весь этот тон профессора были для Горохова совершенно неожиданны. Они и оскорбили его, и потрясли. «А что, если бы Чижова осталась жива? Что бы он сказал тогда?»

Федор Григорьевич стоял опустив голову. Ощущение беспомощности сковало его. Он не мог поверить, что Кулагина вовсе не интересует сам ход операции, все, что ей предшествовало, все, что было потом. «Ведь она умерла не потому, что я что-то сделал не так!»

— Понимаете ли вы наконец, — сказал Кулагин, воспринявший молчание Горохова как выражение крайнего испуга, — понимаете, что именно вы погубили молодую женщину? Я, с таким опытом, с таким стажем, не позволяю себе решаться на такие операции! Короче: я не собираюсь больше с вами нянчиться и впредь рисковать жизнью людей. Вы свободны.

Горохов и сейчас еще не все понял. Он ждал, что профессор еще что-то скажет, но, не дождавшись, сам торопливо, несколько раз повторяя одни и те же мысли, начал рассказывать и рисовать этап за этапом всю операцию.

Кулагин слушал, поджав губы. Не хотел, да слушал. И не мог не отметить способности Горохова на ходу схватывать то, что его зрелый, тренированный ум постигал гораздо медленнее. От себя самого он этого не мог скрыть!

«Конечно, это так, — против воли слушая Федора Григорьевича, размышлял он. — Ум у него острый. Но и это его не спасет. Черт с ним, с его умом, репутация клиники мне дороже».

Горохов умолк. Наступило тягостное молчание.

Федор Григорьевич не сводил напряженного взгляда с лица Кулагина. Пытался разгадать выражение его глаз. Нет, он все еще не верил, что профессор его не поймет. Ну, пусть уволит, пожалуйста! Но понять-то он должен! Он ведь хирург, да еще какой хирург!

Но в глазах Кулагина не было ничего, кроме отчуждения и открытой неприязни, и, поняв это, Горохов придержал дыхание. Он боялся, что сорвется, вспылит. Эту горькую ярость было трудно подавить, но он гипнотизировал себя: «Не смей, не смей этого делать. Не смей!»

— Вы кончили? — сухо и вежливо спросил Кулагин и с шумом высморкался.

Горохов кивнул.

— Так вот, — продолжал профессор, — единственная для вас возможность при создавшемся положении — как можно скорее уйти из клиники. Другого выхода я не вижу. Вы и сами понимаете, что после всего, что произошло… И то я вам делаю большую уступку.

Кулагин искренне верил в то, что думал и говорил в это время. И все же какая-то навязчивая мысль не давала ему покоя, но, как это было дома, в день приезда, мысль эта не облекалась в слова. В мир привычных для него действий, в определенный порядок его рассуждений внезапно ворвалось что-то новое, грозящее изменить весь прочный уклад. В нем назревало какое-то внутреннее предчувствие, что и после ухода Горохова в клинике не восстановится надежный порядок. Не то! Все не то! Но что у него осталось в жизни, кроме этой клиники, кроме дела?

На одно мгновение он закрыл глаза, пытаясь разобраться в своих ощущениях. Бывали у Кулагина неприятности, не без того, конечно, но он всегда твердо знал, что понадобится день-два, ну, наконец, месяц, и все уладится, все, как говорят иногда, образуется. Легкое волнение не перейдет в ураган. И уже не раз приходилось ему избавляться от людей, по его мнению, неподходящих. Достаточно поднаторевший в схватках, зоркий, наблюдательный, он понимал, что самое страшное — это дать втянуть себя в склоку, дать ей возможность разрастись, выйти за пределы его «хозяйства». Тогда при самых благоприятных результатах останутся необратимые следы.