Пока дышу...

Вспомнив сейчас, в трамвае, о Крупиной, он подумал, что уж она-то настоящий врач, врач божьей милостью. Хирург ли — это еще не известно, но врач. Она умеет говорить с больными, обладает даже определенной силой внушения. И эта невозмутимость, терпеливая ровность в обращении — все это так важно и нужно… «С Чижовой она, оказывается, знакома, — вспомнил Федор. — Это может пригодиться…»

Задумавшись, Горохов не сразу заметил, что колени его очень тесно прижаты к коленям девицы с «Терапией», а заметив, удивился, потому что в трамвае было довольно свободно. Серые большие глаза совершенно случайно, конечно, уже несколько раз отрывались от книги, словно именно на потолке и были написаны главнейшие из сведений.

«Нужна тебе терапия!» — насмешливо подумал Горохов и покосился на часы. Времени категорически нет. Его дежурство. А досадно, между прочим…

Знакомствами с женщинами Федор Григорьевич себя не обременял, Хотя не раз замечал, что нравится им. А нравился, скорее всего, потому, что в общем-то ни одной из них не лгал, ни одну еще по-настоящему не любил, но все вместе они были ему необходимы. Впрочем, б этом он и самому себе никогда не признавался, жил, как жилось, чувствовал, как чувствовалось…

Он не пил, курил, хотя мог и не курить, но вот женское внимание как-то подстегивало его. И все же о девчонке с серыми глазами он забыл, едва выпрыгнул из трамвая.

В клинике сегодня его ждали самые что ни на есть будни, он знал это заранее. И будни начались. Не успел он надеть халат, как позвонили из облздрава. Энергичный начальственный голос предложил принять на лечение сестру председателя облисполкома Городецкую.

— Пусть приезжает, — выдохнул Федор Григорьевич в трубку.

Через час немолодая женщина, одетая так же модно и молодо, как девчонка в трамвае, была уже в приемном покое. Как глупо и неуместно выглядело на ней это «модерновое» одеяние! Впрочем, тщетная борьба с возрастом, пожалуй, не вызвала бы в Горохове раздражения. Скорее, женщине следовало бы посочувствовать. Но вот манеры ее, очевидная уверенность в том, что законы писаны не для нее, что заботы и внимания ей положено больше, чем другим, — это пробудило в Горохове чувство активного противодействия.

Тщательно осмотрев даму, он сказал:

— Видите ли, сейчас у нас в клинике нет свободных мест. Необходимости в срочной операции у вас тоже нет, но, если хотите, я могу положить вас пока в коридоре, а затем перевести в палату. Придется несколько дней потерпеть.

Горохов был уверен, что дама не согласится. К тому же он нервничал, потому что услышал, как, поревывая, у клиники остановилась «Скорая». Там могло быть что-нибудь посерьезней.

Услышав о коридоре, Городецкая как-то нервно оживилась, посмотрела на Горохова с некоторым удивлением.

Он терпеливо ждал.

— Ну что ж, — сказала она. — Раз уж я решилась… Кладите в коридор. Но где здесь у вас телефон?

Горохов мог поручиться, что правильно читает ее мысли. «Клади, милок, клади! — наверняка думает она. — Сейчас позвоню брату, он вам всем голову намылит, а тебе в первую очередь. Мест у тебя нет! Небось «левых» устраиваешь на кровати с двумя матрацами, а меня, значит, на раскладушку, в коридор… Ну, это мы еще посмотрим…»

Да, он мог бы пари держать, что именно так она думает, — очень уж откровенно выражало эти нехитрые мысли ее лицо.

— Так где тут у вас телефон? — повторила Городецкая уже более требовательно. — Брат просил сообщить, как меня устроят.

Так! Ракета послана в цель. На лице удовлетворение. В результате не сомневается.

— Но сначала устройтесь, — сказал, поднимаясь, Горохов. — Пока еще вам не о чем сообщать. Тем более, там «Скорая» пришла, может, привезли какую-нибудь тяжелую больную. А у нас всего одна раскладушка пустует — куда я вас положу? Вот супруг ваш, ах, не супруг, простите, брат, — лицо влиятельное, похлопотал бы, чтоб нам помещение расширили. Никак не добьемся.

Дама нервно застегивала пуговички на нейлоновой блузке, а Горохов вышел.

В приемной на кушетке, ссутулившись, сидел пожилой человек с пышной выхоленной бородой, в нижнем белье и с большим крестом на шее. Крест был не обычный, нательный, — в этом даже Горохов разбирался. Особенный какой-то крест. И белье было тоже хоть и не модное, из тонкого трикотажа, но и не бязевое. Материал старинный, сразу видать, Федор ему и названия не знал.

Бородач то и дело пытался сглотнуть что-то, что ему мешало, из угла рта стекала слюна, на лбу выступили крупные капли пота. Он явно подавился.

Обычно люди в этом весьма мучительном состоянии пугаются, мечутся. Старик багровел все больше, но самообладания не терял, сидел спокойно и даже пытался утереть платком все гуще бежавшую слюну.

— Что, дедуся, проглотил? Рыбную кость или мясную? — спросил Горохов.

— Матушка удумала рыбной кулебякой попотчевать, — невнятно объяснил старик. — Нельзя ли ей позвонить, она небось плачет.

Говорить ему было трудно, начались рвотные спазмы. Но держался он все еще стойко, вот и о матушке не забыл.