Пока дышу...

Он действительно все это знал и сейчас не стал углубляться, понимая, что ни решить этот вопрос кардинально, ни хотя бы как-то помочь его решению не в состоянии. В подобном положении находятся все врачи поликлиник. Смешно, но участковый терапевт получает примерно по двугривенному за каждого человека, переступившего порог врачебного кабинета, и копеек сорок — пятьдесят за посещение больного на дому. А самое печальное, что вызовы на дом делаются подчас без всякой надобности или, во всяком случае, без достаточных оснований. Ведь ответственности за это никто не несет. Подумаешь, большое дело, врач прошелся! Ему ж за это деньги платят!

Архипову пришлось однажды защищать одного работника поликлиники — тоже своего бывшего студента, — заявившего в горькой запальчивости, что у нас гораздо легче пригласить на дом врача, нежели слесаря-водопроводчика, которому, кроме всего прочего, надо еще «сунуть» на пол-литра, не то он такой ремонт сделает, что придется аварийную бригаду вызывать.

Словом, все эти невеселые стороны работы врача поликлиники Борису Васильевичу были хорошо известны. И все-таки почему Скворцов решается на такую крайнюю меру? Хоть на полставки! О бесплатной работе — это он, конечно, для вящей убедительности сказал, для красного словца.

— Семья большая? — спросил Борис Васильевич, мельком оглядывая собеседника.

Одет хорошо. Иные участковые врачи, особенно мужчины, в таких костюмах ходят, что вся вопиющая стесненность их бюджета — наружу. Таких о семье и спрашивать не приходится. А этот…

— Жена — филолог, аспирант, дочка есть. Но она больше живет у бабушки. Да вы не беспокойтесь, профессор! — воскликнул повеселевший Скворцов. — Проживем! Родители подкинут.

— Скажите мне откровенно и честно, — заговорил Борис Васильевич. — Что вам нужно? Должность или ученое звание?

— Только работа! Годы бегут. Тяну лямку, тону в мелочах, которым конца-края не вижу. Этому ли вы нас учили? Ну, возьмите меня хоть бесплатно! — повторил он.

— Слушайте, но, в конце концов, я же вас не сердца пересаживать учил, верно? Я учил вас быть врачами. Атеромами и переломами тоже надо кому-то заниматься.

Сообщение о родителях, которые «подкинут», несколько насторожило профессора: парень из папенькиных богатых сынков вряд ли вообще пошел бы в поликлинику.

— А вы, значит, занимались этим вопросом, профессор? — с интересом глядя на Архипова, спросил Скворцов. — Насчет десяти копеек, так сказать, с головы. Это же действительно анекдотически звучит!

— Многое еще звучит анекдотически, — устало сказал Архипов, — а что делать? Принято говорить, что врачей, дескать, тьма-тьмущая, а даже у нас в среднем на десять тысяч населения двадцать шесть врачей, а в каком-нибудь Пакистане и одного не будет.

— Именно поэтому, может быть, не мешало бы и платить им побольше и условия создать получше? — осторожно заметил Скворцов.

— Конечно, не мешало бы, да, наверное, непросто это. Я, когда подсчитал, сам в ужас пришел — такая нелепица получается! Вот дочь моя экономистом будет, объяснит когда-нибудь, только долго ждать, — выдохнул Борис Васильевич и вдруг заулыбался. Очень приятно было лишний раз вспомнить, что Леночка уже в институте, уже, как говорится, на рельсах, хотя смешно всерьез надеяться, что она ему когда-то сможет объяснить непонятное. А ведь должна бы смочь!

Впрочем, что же все-таки за душой у этого Скворцова, кроме обеспеченных папы и мамы? Может, лучше было ту диафрагмальную грыжу и не вспоминать?

Архипов посмотрел на часы.

— Профессор, вы не на диспут? — спросил Скворцов. — Я видел объявление. Разрешите и мне пойти?

Это Архипову понравилось.

— Идите, — сказал он. — Там вход свободный. А о деле мы с вами еще поговорим.

Диспут о врачебной этике и тайне был назначен на семь часов вечера в третьей аудитории. Приглашались все желающие. Собирался быть и профессор Кулагин, с которым Архипов, по чести сказать, встречаться не особенно любил. Неверно было бы считать, что между ними пробежала черная кошка, — никто не пробегал. И даже каких-либо крупных схваток по конкретным поводам не случалось. И фронтовое прошлое было у обоих, хотя, конечно, очень разное, и в годы войны они не встречались. Но какая-то устоявшаяся антипатия была, оба чувствовали это и относились друг к другу, во всяком случае, настороженно.

Борис Васильевич не принадлежал к числу людей, способных на полную откровенность даже с самим собой, не верил, что такие люди вообще существуют. Кто знает, может, в первую же встречу Кулагин не понравился ему какой-то своей врожденной барственностью, уверенностью движений и речи. Архипову — рабочему сыну — и язык и манеры пришлось вырабатывать и отшлифовывать, а Кулагину все от папы с мамой досталось. Так не социальная ли это зависть к существу другого детства, другого происхождения, другой породы? Ох, неистребимое это чувство!