Пока дышу...

Горохов вспомнил, что, поглощенный историей с Тамарой, забыл сказать Кулагину о важном деле. Это был, пожалуй, единственный на памяти Федора случай, когда шеф что-то пропустил. Речь шла о прошлогоднем рентгеновском снимке ракового больного Тарасова, который вместе с другими снимками запросил из архива Горохов.

Федор Григорьевич решил завтра же показать снимок Сергею Сергеевичу, — не шуточное дело! А что, если это может повториться? И как теперь быть — обнародовать эту историю для всех желающих? Э, нет, не пойдет это дело, хоть вы здесь что хотите про этику болтайте!

— Врачебной тайны нет, — вещал Чикарьков. — Существующая система выдачи листов временной нетрудоспособности, когда на бюллетене ясно и четко пишется диагноз, сама по себе исключает эту проблему.

Сзади Горохова кто-то хихикнул и прошептал:

— Все гениальное просто. Пошли жрать мороженое.

— …в советском праве врачебной тайны, как юридической категории, не существует, так как интересы государства и интересы коллектива стоят выше интересов отдельной личности. Закон не признает врачебной тайны, он признает только служебную, — закончил Чикарьков и с видимым удовлетворением освободил трибуну.

«Наработал ты не на птичку, на целого орла, но шефа этим не возьмешь», — злорадно подумал Горохов, когда, проходя мимо, аспирант подмигнул кому-то за его спиной, кажется тому, кто собирался идти жрать мороженое.

— Ну что ж, я вполне согласен с некоторыми аспектами выступления товарища Чикарькова, — улыбаясь аудитории, сказал Кулагин. — Сама постановка вопроса о врачебной тайне у нас в стране весьма сложна, так как врачебная тайна — понятие, более применимое к частнопрактикующим врачам, которых у нас почти нет, а редкие в этой области кустари-одиночки, если позволительно так выразиться, тоже находятся под контролем государства. У нас в стране давно сорвана пелена таинственности со всего, что касается врачевания…

«Ну нет, далеко не со всего, — мысленно возразил Горохов, думая о старом снимке Тарасова. — Интересно, захотите ли вы обнародовать, что год назад не заметили затемнения в области левой почки. Это же окончательно подорвет в больном веру в медицину, а значит, и добьет его. В прошлом году затемнения не увидели, а сейчас я нашел его, главным образом потому, что искал, потому, что теперь уже и без снимка знаю, что у Тарасова опухоль».

— С врача вообще всякие моральные обязательства сняты, — раздался чей-то раздраженный женский голос.

— Отнюдь нет, — проговорил Кулагин. — Остаются и всегда будут существовать интимные стороны жизни.

— О какой врачебной тайне можно говорить, когда все мы знаем, что не только районные врачи, а и общественные организации вмешиваются в семейные дела? — с горечью проговорил незнакомый Горохову юноша, сидевший рядом с ним.

Он так неожиданно и громко заговорил, что Федор Григорьевич даже вздрогнул.

— Мало, что ли, напечатано статей, где прямо-таки смакуются письма какой-нибудь шибко порядочной супруги, которая просит партком всего-навсего уладить ее постельные дела. А то еще домком из бездельников-склеротиков возьмется в чужих делах ковыряться, бог весть в какие подробности влезают, слюни пускают…

Юноша говорил без тени улыбки или иронии. Наоборот, глубокая боль ощущалась и в голосе его, и в выражении лица.

Горохов подумал, что, несмотря на молодость, наверно, и ему досталось уже от чьей-то хамской бесцеремонности, прикрытой щитом заботы об общественном благополучии.

Кулагин неторопливо и негромко постучал по стоявшему перед ним графину с водой. Постучал деликатно, вроде бы в задумчивости, так что нельзя было понять, то ли это машинально поиграла с карандашом рука, то ли все-таки Сергей Сергеевич решил презреть демократию и напомнить молодому человеку, что негоже браниться на такой аудитории. И действительно, он сказал мягко так, проникновенно: