Пока дышу...

«Уважаемая публика», состоявшая в значительной степени из первокурсников — вчерашних школьников, замерла, а Горохов поглядел на часы и засек время, с сочувствием подумав, что «примитивный секс» уж конечно к Пал Палычу отношения не имеет.

А Пал Палыч отрешенно и самозабвенно бубнил:

— За долгие годы мне неоднократно приходилось убеждаться, какое величайшее значение имеет сексология в семейной жизни. Будем откровенны. Я должен с огорчением признать, что во многих случаях основанием для функциональных расстройств нервной системы является неблагополучная сексуальная жизнь. К сожалению, у нас нет настоящих специалистов в этой области. А те, которых я знаю, — прошу прощения! — очковтиратели и шарлатаны, промышляющие на доверчивых несчастных людях, страдающих импотенцией! Но импотенция — это всего лишь часть сексологии.

— Ничего себе — часть! — пробормотал мрачный сосед Горохова, сетовавший на склеротиков из домкома. — А потом, как же это понимать? — серьезный юноша даже обратился к Горохову. — Если все шарлатаны, стало быть, он один, что ли, не шарлатан?

— Дохлое дело, — неопределенно отозвался Горохов, не желая вникать в эту тему.

— Никакими порошками и курортами нельзя восстановить нарушенное сексуальное равновесие, — продолжал развлекать аудиторию Пал Палыч. — Разумеется, заслужить у больного доверие, уметь раскрыть его душу и заставить зазвучать сердечные струны не легко. Тут имеет большое значение возраст, пол, темперамент и даже, если хотите, внешний вид, одежда и манеры врача. Сомневаюсь, что двадцатипятилетний врач, как бы уверен в себе он ни был, сумеет пробиться сквозь броню настороженности сорока-сорокапятилетнего пациента… Нужно обладать особым тактом, уменьем проникнуть в душу…

— И между прочим, — довольно-таки невежливо перебил старика Чикарьков, который урологией не занимался и потому не боялся вооружить против себя Пал Палыча, — между прочим, надо иметь на все это еще и время, а не те десять минут, которые отпущены богом на прием в поликлинике. Попробуйте не выполнить план, вас так проработают, что не до импотентов будет!

Но Пал Палыча сбить с его излюбленной темы было невозможно.

— Какие бездны, какие клоаки и пропасти раскрываются перед вами, когда выясняются теневые стороны человеческих судеб! — в трагическом ключе продолжал он. — Это следует иметь в виду, говоря о врачебной тайне, то есть, иными словами, о чести и порядочности.

Я недавно участвовал в комиссии, расследовавшей одну жалобу. Дело шло о вымогательстве денег частнопрактикующим урологом с одного человека, страдающего импотенцией. На мой вопрос больному, почему он не обратился в поликлинику, он резонно ответил, что не был уверен в сохранности тайны его заболевания. Нужна беседа, беседа, не ограниченная никакими минутами; кроме того, нужна отдельная комната, в которую никто не будет совать нос, сколько бы разговор не длился.

— Неужели все-таки о дельном скажет? — встрепенулся сосед Горохова, снова обернувшись к Федору Григорьевичу за сочувствием. Видно, и он не впервые слушал Пал Палыча.

— Нужна беседа, — настаивал тем временем оратор. — Но подавляющее большинство врачей у нас — женщины. Как быть мужчине, коль скоро у него возникла необходимость посоветоваться с врачом по интимным вопросам?

— Ушел! — чуть не с восторгом воскликнул парень. — Опять увильнул от главного и пошел вить-вязать! Вы обратите внимание, у него при внешней связности фраз — полная внутренняя разноголосица. Попробуйте по концу его выступления уловить, о чем он говорил вначале.

— Мне известен случай, когда именно отсутствие гарантий в сохранности тайны толкнуло женщину к знахарю. Результат был печальный. Спасти ее не удалось. Очень жаль также, что многие наши врачи не умеют выражать свои мысли или хотя бы диагнозы писать на латинском языке. Скольких ненужных волнений можно бы своевременно избежать. Зоркость некоторых больных бывает просто изумительна!..

Ужасно захотелось курить. Пал Палыч все говорил, говорил, но непосредственно от сексуальных проблем он неосмотрительно оторвался, и в аудитории сразу возник гул — латынь первокурсников ни в малейшей степени не интересовала.

Пал Палыч, человек опытный, уловив этот угрожающий гул, вышел из положения гениально просто: на какой-то из своих обтекаемых фраз он оборвал, выдохнул и, огладив великолепную бороду, сказал:

— Вот так-то, мои юные коллеги! И сел.

Горохов нашарил было в кармане коробку с неизменными «Любительскими» и, невзирая на первый ряд, решил удрать, как на трибуну поднялась Крупина.

Он почему-то так растерялся, что через секунду, овладев собой, осторожно покосился на соседа — не заметил ли тот его состояния? Сложное чувство овладело им. Глупо, но его очень бы удивило спокойное, ясное, как обычно, лицо Крупиной, как будто оно могло навсегда остаться таким, каким только он один его видел — испуганным и счастливым, каким-то светящимся изнутри. И эти глаза… У нее, оказывается, странное лицо: на расстоянии вроде ничего особенного, а чем ближе, тем оно красивее. Обычно бывает наоборот.