Пока дышу...

И Борис Васильевич решил, что, рассказав ребятам из экономического о фронте, непременно втянет их в разговор на эти серьезные темы. Это ж их дело — экономика! Пусть призадумаются… а.

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

Он шел домой, с удовольствием представляя себе вечер, который они — он, Соня и Леночка — проведут втроем. Такие вечера, к сожалению, нечасто выпадали.

Жена Архипова работала редактором в литературном радиовещании, занималась телепередачами, иногда печатала маленькие рецензии в газетах и жить бы наверняка не смогла без звонков, без страха опоздать, без детской радости своей по поводу этих крохотных, в две спичечных коробки, рецензий. И Борис Васильевич тоже этому искренне, от души радовался.

Когда-то, когда они только что вернулись вместе с войны и было поветрие, вполне законное и полезное, всем бывалым людям писать воспоминания, Сонечка, тогда еще молоденькая, хорошенькая, с боевым орденом на груди, — на улице на нее оглядывались, — тоже решила написать воспоминания. Но не получилось. И не потому, что не о чем было писать, — Борис Васильевич сам был свидетелем, что видела и пережила она много. Однако удивительным образом все пережитое под ее пером угасало, умирало, утрачивало правдоподобие, словно войну Соня только по чужим книгам да газетам и знала.

Ну что ж, на все нужен талант! Честь и хвала Софье, что она даже тогда, в молодости, когда всякого манит слава, не стала объяснять свою неудачу тупостью или несправедливостью тех, от кого зависела судьба ее писаний. Нет, она поняла истинную причину. А ведь Борис Васильевич тогда весь внутренне напрягся, опасаясь, что годы уйдут на то, чтоб вывести из организма жены отраву миазмами чужой славы.

Сколько их бродит по свету, таких неудачников, не нашедших себя, а потому скрытно, а то и явно ненавидящих всех, кому удалось верно определить главное дело своей жизни. Бродят несчастные, подобные скорпионам, потому что яд неудовлетворенности чаще всего отравляет их же самих. Самоотравление завистью — это же страшное дело!

Борис Васильевич никогда не забудет, как Соня вернулась однажды с очередным отказом, — слава богу, он оказался последним. Она вошла в комнату — тогда у них была всего одна комната — и положила папку на стол, бережно и безнадежно, как мертвого ребенка.

— Ну что ж, — сказала она, отвечая на его немой вопрос, — значит, не задалось. Мне, конечно, кажется все иначе, чем они говорят, но это не меняет дела. Они говорят убедительно, и, в конце концов, зачем бы им всем врать? Как ты думаешь?

Ее черные глаза, не мигая, с отчаянием глядели на мужа. Ох, как она ждала! И как ему хотелось бы успокоить ее, вернуть ей хоть капельку надежды, чтоб она сразу, тотчас, ожила, заискрилась вся.

Но он не утешил ее. Без наркоза надо оперировать как можно быстрее.

Эта мертворожденная папочка дорого стоила Софье. Улыбка надолго ушла из их комнаты. Но потом, к счастью, она нашла в себе силы поступить в полиграфический институт, и кончила его с отличием, и полюбила свое дело. И — что самое важное — хлебом ее не корми, дай выискивать и вытаскивать молодых. Значит, до конца залечила в душе свою неудачу. Даже шутит теперь, говорит, что каждый корректор — неудавшийся редактор, а каждый редактор — неудавшийся писатель.

А хотя бы и так! Был же у них в клинике один врач, дельный человек, вырос из фельдшеров, мечтал о хирургии, а добиться ничего не мог — руки дрожали. В конце концов понял, смирился и теперь отличный анестезиолог. У Кулагина работает, и тот уж на что требователен, а не нахвалится.

Уже подходя к подъезду, Борис Васильевич машинально посмотрел на уличные часы, удивился, что десять вечера, и тут же подумал, как недавно он гневался на одну медсестру.

— С женой я вижусь только вечерами, и то не всегда, — говорил он, — а с вами весь день, по восемь-девять часов подряд! Лучшие годы мы проводим с вами бок о бок, вы понимаете, что́ это значит? И если иной раз ссоримся, то иначе и быть не может. С одной радостью жить скучно…

Борис Васильевич открыл дверь своим ключом, тихо вошел. В прихожую доносился из столовой тонкий голосок Леночки и чей-то неустановившийся юношеский бас.

Борис Васильевич прислушался. Он бы мог поклясться, что не слышал прежде этого голоса, а вместе с тем в интонации, в манере подчеркивать отдельные слова было что-то знакомое.

— Но какая же экономика наука?! — на последнем слове, был поставлен акцент. — Это же чистая эмпирика!

— Ну как ты так можешь? — щебетала Леночка. — У тебя это просто от детского нигилизма. Экономика — это основа всего!

— Сила земного тяготения тоже, в общем-то, основа всего, не было бы ее — разлетелось бы все с Земли, и сама Земля, может, не уцелела бы. Но не существует же все-таки отдельной науки о силе земного притяжения!

«Небось математик какой-нибудь, — подумал про себя Борис Васильевич. — Они все гуманитариев за людей не считают. Не отбрехаться Ленке!»