Пока дышу...

Но с другой стороны, разве не был Борис Васильевич по-настоящему близок с академиком Сабанеевым, уж таким дворянином, что хоть в князья, хоть в графья, как любил шутить Архипов. Да Сабанеев, кажется, и был в родстве с какими-то там графами. А ведь дружили они тесно. Сабанеев был много старше Архипова, и Борис Васильевич нередко с тяжелой тревогой подумывал, что трудно ему будет перенести уход друга к праотцам, если тот соберется к ним раньше его самого.

Или, может, зародилась неприязнь к Кулагину с той давней встречи, одной из первых, когда Сергей Сергеевич с насмешливым недоверием слушал пылкие и восторженные излияния Архипова по поводу одного одаренного дипломанта?

«Борис Васильевич, скажите, бога ради, этот молодой гений действительно стоит похвал?» — сделав ударение на слове «действительно» и даже не пытаясь скрыть иронии, спросил тогда Кулагин.

Борис Васильевич оторопел: уж не подумал ли профессор Кулагин, что он, Архипов, необъективно, из каких-либо личных соображений, завышает, так сказать, характеристику своему дипломанту?

Время было тогда тяжкое, такой блат воцарился, столько взяток в воздухе шелестело, что в пору экзаменов иные руководители высших учебных заведений без «понятых» в кабинеты не входили, без свидетелей разговоров с абитуриентскими папами-мамами не вели.

Кто знает, это ли имел в виду Кулагин, но неприязнь и обида у Архипова остались, а скрывать свои симпатии и антипатии он не умел, да и не очень хотел.

Наверно, осталось что-то и у Кулагина. Так или иначе, но при встречах они держались друг с другом — как в подобных случаях бывает — подчеркнуто корректно, но отчужденно.

Именно потому, что на диспуте будет Кулагин, Борис Васильевич с утра принарядился. Принарядиться в его понимании значило надеть выутюженный костюм и рубаху с жестким воротником. В обычные дни профессор одевался довольно небрежно, но сам этого не замечал.

На диспут он шел неохотно, ибо вообще считал все «праздники говорения» пустым занятием. Производственные совещания — дело другое, там можно и для себя что-то почерпнуть, и с другим поделиться. Неверным, точнее, сомнительным казался ему и самый подход к вопросу. Ну можно ли, к примеру, представить себе диспут о том, как строить ракеты, с участием не специалистов, а всех желающих? Вряд ли. А на врачебные темы не только всякий считает возможным рассуждать, но и врач, похоже, обязан рассуждать со всяким.

«И все-таки, — думал Борис Васильевич, — придется идти, и открывать, и слушать… А куда бы лучше в кои веки пораньше вернуться домой! Леночка небось учебниками обложилась, тайны экономики постигает, — скоро сессия. Кажется, гонор первокурсника начинает с нее сходить. Зарывается поглубже, а чем глубже зарываешься, тем сложнее все кажется, это уж всегда и во всем».

Когда он вошел в третью аудиторию, зал был переполнен, и главным образом молодежью, очевидно, теми самыми первокурсниками, с которых постепенно сходит гонор.

Борис Васильевич не придал особого значения тесноте в аудитории. Тема-то диспута такая, от которой иные пикантных подробностей ждут. С третьего, с четвертого курсов уже не с такой охотой на подобные говорильни ходят и правильно делают, потому что «мероприятия» эти если кому и нужны, то месткому, для «галочки».

За столом президиума Борис Васильевич оказался рядом с Кулагиным. В зале, в первом ряду, сидел Горохов с отсутствующим, хмурым лицом. Борис Васильевич с ехидцей подумал, что, наверно, Кулагин вытащил сюда своего ординатора опять-таки ради «галочки». Вот, дескать, какие у меня активные молодые врачи! Сам Горохов добровольно вряд ли бы сюда пошел. Архипов знал его, с уважением к нему относился и считал серьезным хирургом уже тогда, когда Горохов только еще учился.

Кулагин и за столом держался свободно, в зал глядел открыто, с приветливой улыбкой.

— Начнем, Борис Васильевич? — любезно обратился он к Архипову.

Подтягивая галстук, Борис Васильевич вышел к трибуне.

Начал он, как всегда, словно бы с середины, без всяких там преамбул и обращений:

— Многие из вас читали «Записки врача» Вересаева. Читавшие должны помнить, с какой остротой он ставил вопросы медицины вообще и врачебной этики и тайны в частности. Потеряли ли свою остроту эти проблемы сейчас, в условиях морального кодекса нового общества? Существуют ли они у нас? Вот, товарищи, о чем мы сегодня поговорим. Понятное дело, выступающие не должны называть фамилий своих коллег, больных, наименований клиник, больниц и тому подобное.