Пока дышу...

«3 августа

Никак не могу привыкнуть к мысли, что раненых, которых я здесь оперировал, будут где-то долечивать, а я так никогда и не узнаю, что с ними. Умер ли? Жив ли остался человек? Или повторно оперируют? Хвалят или костерят меня? Рентгена нет. Без него как слепой. Да что рентген. Электричество не всегда. Движок, пропади он совсем, опять заглох. Спасают карбидки и «летучие мыши». Обзавелись чудесными карманными фонариками — трофейными. Штучке две копейки цена, а без нее шагу в темень не сделаешь.

5 августа

Оперировал немца, капитана, парашютиста фон Гретта. Ранение тяжелое — тазовые кости, копчик. Щеки у него бледные, отекшие, нос прозрачный — начинается сепсис.

После него ополченец — доцент-филолог. Где-то потерял очки. Ничего не видит. В руке разорвалась граната.

8 августа

Помощники мои: Набиров — стоматолог, ходит за мной по пятам, старается; Квятковский — толковый, не успел окончить ординатуру; Елена Лезеревич — маляриолог. Старшая сестра — Соня Черевичная — уже нюхала порох под Выборгом. Валя — сестренка из психодиспансера. Остальные — «детский сад», рокковские, однако держатся молодцом. Бендич — отличный фельдшер, но матерщинник. Не понимаю, когда успевает любовь крутить с Соней. Пригрозил ему, чтоб не портил девушку. Да и вообще, до любви ли тут?..»

Помнится, это было первое упоминание о Соне в его дневнике. И о том, что на фронте не до любви, Борис Васильевич (сколько же ему тогда было? Двадцать четыре? Нет, больше. Двадцать шесть!) писал вполне уверенно и серьезно.

Через несколько месяцев он бы этого уже не сделал.

А вот чувство внутреннего протеста и досады, что где-то кто-то будет долечивать его оперированных, стремление все до конца сделать самостоятельно, — это он еще тогда в себе заметил. И это осталось — все сам! Наверно, будь он конструктором, он пытался бы весь самолет, от пропеллера до хвостового оперения, собрать сам, один, хоть это и невозможно.

Да и в современной хирургии такое становится все менее возможным. Скоро, наверно, хирург подойдет к столу, увидит строго ограниченный белой стерильностью кусок человеческого тела, разрежет, сделает, зашьет. Или, может, зашьют даже другие? Несколько утрировано, конечно, но к тому идет. А Архипову хочется иного: встретить человека, изучить, прооперировать, выходить и выпустить здоровым. Не зря же Соня говорит: «Земским врачом бы тебе быть». А разве плохо?