Пока есть Вторник. Удивительная связь человека и собаки, способная творить чудеса

Я хочу стоять к краю так близко, как только возможно стоять, не переступая черты. С краю можно видеть то, чего не разглядишь, находясь в центре.

Курт Воннегут[7]

Если бы нужно было указать момент, в который изменилась моя жизнь, я определенно назвал бы то нападение и следующие несколько дней. Годами я размышлял над решениями, которые принял тогда. Каждый день меня мучили боли в спине и голове, бессчетное число раз я вскакивал, увидев во сне лица нападавших, ненависть в глазах мужчины с ножом и отчаянный крик убийцы, которого я застрелил.

От того дня до дня знакомства со Вторником я прошел долгий путь, по большей части очень трудный. Иногда я думаю о капризах судьбы, счастливых совпадениях и окольных путях. А если бы я не попытался продолжить военную службу? А если б не увидел электронного письма СКВП о запуске программы для ветеранов? А если бы Вторника не отправили в тюрьму? Из-за такого необычного воспитания пес провел в СКВП три лишних месяца. А если б мы не встретились и Вторника отдали бы другому?

На самом деле мне очень сильно повезло. Я все-таки обрел Вторника. Но еще больше мне повезло в первые часы после нападения. Младший сержант Пейдж прикончил раненого — второй смылся до того, как он подоспел, — и я вызвал помощь по радиосвязи. В течение следующих суток я то терял сознание, то вновь приходил в себя, так что воспоминания у меня обрывочные. Старший сержант Лэн Дэнхаус склоняется надо мной и говорит:

— Все хорошо, сэр, все хорошо. Вас отправят домой.

Вот я прихожу в себя: я почти голый, мне очень холодно, я привязан ремнями к спинальной доске экстренной помощи. Вот передо мной сияющие приборы ночного видения — это врачи, колдующие надо мной в черной утробе военного санитарного вертолета «Блэк-хоук». А вот мой приятель, первый лейтенант Эрни Эмброуз, широко улыбается, протягивая мне «Плейбой» и диск Дианы Кроу, когда я просыпаюсь на койке рядом с полевым госпиталем. Мне казалось, что ниже пояса я парализован, меня терзали резкие боли, но через несколько часов подвижность ног восстановилась. На третий день из видимых шрамов самым страшным было ножевое ранение и кровоподтек на левой руке, но кровь на белом бинте уже запеклась, и поэтому я был уверен, что эти ранения несерьезны. Никаких увечий, всего лишь незначительный шрам. Я смотрел на черную кровь и думал: «И это все? Какая-то царапина? А я-то думал, что умру».

Но настоящие повреждения нельзя было увидеть. Три сломанных позвонка, повреждение мозга, полученное в результате контузии, из-за которой я и потерял сознание. К несчастью, об этом я узнал только через несколько лет. Врачи хотели отправить меня в Багдад, потому что в полевом госпитале не было рентгена, но я отказался. Меня мучили жуткие боли, малейшее движение — и перед глазами вспыхивали ослепительные огни, но я знал, что если поеду в Багдад, то моя служба в Ираке закончится. Я ни в коем случае не собирался возвращаться домой. Я ведь ждал этой войны тринадцать лет. К тому же в Аль-Валиде у меня остались дела. Я не мог бросить своих людей посреди пустыни всего за несколько дней до Рождества. У меня был долг перед взводом, перед иракцами, такими как подполковник Имад, Али и Махер, рисковавшими жизнями, чтобы помочь нам, — и перед народом, который меня сюда отправил. Покинуть Ирак я мог только в двух случаях: либо внеся свою лепту в победное завершение операции, либо в пластиковом мешке. И я не собирался уезжать только из-за того, что у меня болит спина, голова раскалывается, а на руке ножевая рана. Поэтому через четыре дня после нападения, на Рождество 2003 года, я вернулся в Аль-Валид. Меня приветствовали мои ребята, а на висевшем на стене куске ацетата, который мы использовали для планирования миссий, было написано: «отряд Грозный — 1, Сирия — 0».

Наверное, тогда и начались мои психологические проблемы, хотя в то время я не замечал их глубины, как и серьезности физических повреждений. Солдат, покинувший Аль-Валид на носилках, был упорным, но солдат, вернувшийся обратно, — теперь я это вижу, — был злым и помешанным. Нападение не могло быть простой случайностью. Ни в коем разе. Для такого покушения нужно было все спланировать, добыть информацию. Позже Махер сказал мне, что приказ спустили по цепочке иракского командования, возможно, из Рамади. Его слова только подтвердили мои подозрения. На меня велась охота, и стояли за всем этим наши так называемые союзники, которым не понравился агрессивный подход Белого взвода к борьбе с коррупцией.