Читаем Пока королева спит полностью

Было это давным-давно, ещё до войны. Решили люди построить храм всех религий. И построили они его, но в процессе возведения выяснилось, что кроме четырёх всемирных религий есть ещё куча ответвлений в каждой из них, и последователям всех верований хотелось в общем здании иметь свою комнату. Разгорелись нешуточные страсти… и не известно, когда бы они утихли, но одному поистине гениальному архитектору удалось предложить проект, который устроил всех. Здание было круглым и от центра разбито на секции, каждая секция – для своей религии. Всего секций было сто восемьдесят четыре плюс одна – общий вход к центру, а уж от центра каждый желающий мог зайти в то отделение, какое он выбрал своим сердцем. Дом стоял в десяти километрах от меня, так что я всё хорошо чувствовал (энергетическими отростками, а не глазами, ведь каждому ясно, у нас, у дубов, нет глаз). А потом началась война. Одни люди стали убивать других людей, калеча в ходе этого бессмысленного процесса многие растения. На мне вот удумали вешать неправильных людей (вешали-то шибко правильные). И ситуация пошла вот по какой колее: те, в чьих руках оказывался храм, разрушали секцию своих заклятых врагов. Так 36-е (я всех их не запоминал по названиям, а дал порядковые номера по часовой стрелке, чтобы свою зелёную крону особо не ломать) сломали секцию 95-х, а 102-е – секцию 14-х и так далее. Так продолжалось до тех пор, пока от здания не осталось только две стены, да подвал. А потом учудили атеисты (уж их-то название я запомнил). Они на развалины Общего храма сбросили сильную бомбу, после взрыва которой возник сначала большой гриб, а потом – большой котлован. У меня всю кору опалило тогда и после этого я смог мысленно общаться с людьми и рассказал уже много позднее (не одна зима прошла с тех пор) эту историю, и назвали они её «Легенда о сотворении и разрушении Общего храма» и даже моё авторство не забыли. Я кончил. Пора желуди разбрасывать…

А дальше пошил листки на непонятном языке. Я их просто внимательно перелистал и аккуратно сложил – может, кто другой поймет. Перебрав их, я наткнулся на восьмушку клетчатой бумаги, убористо исписанную мелким и округлым подчерком, а было написано на ней следующее:

Правила пользования камерной библиотекой

1. В библиотеку можно книги добавлять, но нельзя из неё их брать ни для какого использования кроме чтения (даже если тебе рану нечем будет перевязать – сиди и кровью исходи, а листки не тронь!)

2. На книгах нельзя ничего писать от себя (как в месте, отмеченном "*").

3. Книги нельзя мять и читать сразу после еды – лапы-то не моешь, поди, а думаешь, книгам приятно, когда их лапают грязными руками? Вот то-то!

4. После прочтения книги нужно заныкать в тюфяк, его только мнут на предмет нахождения колюще-режущих предметов, а бумаги не замечают.

5. Выполнять надо все пункты и ничего не пропускать.

6. Я сказал все.

А на обратной стороне было написано об авторе:

Я, О… (клякса) Д… (дыра с неровными краями) собрал эти разрозненные листки в камерную библиотеку, пока сидел здесь по обвинению в убийстве серого стражника. Он изнасиловал мою жену, а я его повесил на суку, предварительно отрубив … (неразборчиво) достоинство; собаке – собачья смерть! Завтра приговор приведут в исполнение, и я решил написать эти правила (смотри на обороте) и немного о себе. Ты, читающий это сейчас, можешь, конечно, делать с библиотекой что хочешь, даже сжечь, но перед этим просто подумай, если есть чем, а надо ли?

Вот такой вот документ я нашёл почему-то в середине, как оказалось, камерной библиотеке. А потом сразу шёл рассказ про…

Королева

Из пещерки моих крошек раздавались умилительные звуки: "Агу" "Яя" и особливо мой любимый: "Трям!" это Эльза гутарила с малышом, имя которому ещё до сих пор не придумали из-за одного типа, не шибко торопящегося увидится со своей ненаглядной и ещё более не торопящегося ударить-таки в колокол. Я долго созерцала картину "мама с малышом", но, к сожалению, приходится иногда ещё и в шахматы играть. Как раз был мой ход, будь оно все неладно! Не дают поучаствовать в воспитании ребенка. От "Я-я" пришлось вернуться к "е2-е4" Мне даже корона стала жать – так усиленно я думала, ладно ещё, что умищем не обделена. Хо-хо! А ведь я ещё и щеки могу надувать, почти как хомячок, о!

Однако шахматы – шахматами, но чёрно-белые клеточки, мельтешащие перед глазами, не помешали мне насладиться пьесой, разыгранной совсем не во дворце магистра… мой это же дворец, да… вот такая я быстрая! Пьеса называлась: "Свадьба герцогини", декорации прозрачные, в суфлерской будке – спящая королева.


Действие первое

Александра пьет чай, Майя пьет чай, Эльза только что пила чай, но ребёнок заплакал, и чай остался испаряться в чашке – Эльзу сдуло сильным ветром материнской любви к своему чаду. Окно, около которого и стоит стол с тремя чашками чая, открывается и в него просовывается огромный букет роз.

– Это мне? – спрашивает Майя.

– Даже не думай! – Александра принимает букет и ждёт продолжения.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Зулейха открывает глаза
Зулейха открывает глаза

Гузель Яхина родилась и выросла в Казани, окончила факультет иностранных языков, учится на сценарном факультете Московской школы кино. Публиковалась в журналах «Нева», «Сибирские огни», «Октябрь».Роман «Зулейха открывает глаза» начинается зимой 1930 года в глухой татарской деревне. Крестьянку Зулейху вместе с сотнями других переселенцев отправляют в вагоне-теплушке по извечному каторжному маршруту в Сибирь.Дремучие крестьяне и ленинградские интеллигенты, деклассированный элемент и уголовники, мусульмане и христиане, язычники и атеисты, русские, татары, немцы, чуваши – все встретятся на берегах Ангары, ежедневно отстаивая у тайги и безжалостного государства свое право на жизнь.Всем раскулаченным и переселенным посвящается.

Гузель Шамилевна Яхина

Современная русская и зарубежная проза
Дети мои
Дети мои

"Дети мои" – новый роман Гузель Яхиной, самой яркой дебютантки в истории российской литературы новейшего времени, лауреата премий "Большая книга" и "Ясная Поляна" за бестселлер "Зулейха открывает глаза".Поволжье, 1920–1930-е годы. Якоб Бах – российский немец, учитель в колонии Гнаденталь. Он давно отвернулся от мира, растит единственную дочь Анче на уединенном хуторе и пишет волшебные сказки, которые чудесным и трагическим образом воплощаются в реальность."В первом романе, стремительно прославившемся и через год после дебюта жившем уже в тридцати переводах и на верху мировых литературных премий, Гузель Яхина швырнула нас в Сибирь и при этом показала татарщину в себе, и в России, и, можно сказать, во всех нас. А теперь она погружает читателя в холодную волжскую воду, в волглый мох и торф, в зыбь и слизь, в Этель−Булгу−Су, и ее «мысль народная», как Волга, глубока, и она прощупывает неметчину в себе, и в России, и, можно сказать, во всех нас. В сюжете вообще-то на первом плане любовь, смерть, и история, и политика, и война, и творчество…" Елена Костюкович

Гузель Шамилевна Яхина

Проза / Современная русская и зарубежная проза / Проза прочее