Читаем Пока королева спит полностью

Второй Абзац. Этот парася долго по лугу не бегал – а иначе я бы его словила, точно вам говорю, товарищ главный господин следователь, зоркое око государя (так писатя мне дружбана насоветовала). Он же усложнил задачу мне – побег к речке, она летом-то совсем как ручеёк, но сейчас ужо не лето, а разбойница весна, да. Она и бурная, едрить (или едрить надо зачеркивать?). Так вот и я говорю: он бежать, я – ловить. Не поймать. А он-то, наверное, думал на сопредельный луг рвануть (там трава гуще нашенской), а луг тот акурат за речкой (совсем память моя ослабела – не помню, как её зовут, ручеёк едрить энтот). А парося – бултых в него, в неё, короче – в воду и поплыла.

Третий Абзац. А поплыл он как-то неуверенно, а может, он и совсем плавать не умел, только делал вид, чтобы меня в заблуждение ввести – мол, я умею и нечего за мной бегать. А я честно бегала, я же уже вам, товарищ главный господин следователь, говорил. А бабку Федосеёвну вы не слушайте – она все врёт и напраслину возводит на меня… холера её того… особенно она бает про то, что я парося сменял на самогонку и после энтой самой самогонки у меня ноги кренделями заплетались (у меня сроду ноги кренделями не заплетаются, даже после дерь… говно… что? Так и пишу: «некачественного продукта перегонки»), а навет она возвела в околоток на меня из-за хрена моего… то есть… как же написать-то? У меня хрен в огороде попёр буйно, а у неё нет, вот она на меня и зуб точит и поклеп возвела понапраслену. Вот.

Четвертый Абзац (последний). Я в воду бросился, и поплыл, а парося, он так головку тянул – видно жить очень хотел, да травку зелёную на том берегу этой как её речки хотел ашать (то бишь есть) – да уже утонул, сердешный. Я нырять – но там омут же едрить. Короче я не виновен, о чем честно заявляю и присовокопляю энту обяву.

Ниже место для подписи оставить (так мне тоже люди сказали сделать – я и сделал).

Только я подписываться не обучен – я просто палец намажу и приложу, вот:

Такая вот объяснительная, а в конце действительно отпечаток чьего-то пальца, только я внимательно разглядывал – похоже, это копия, но как так искусно мог художник отпечаток пальца перерисовать – я в сумлении. Тьфу ты чёрт! – заговорил как автор этого перла канцелярского юмора. Опять! Я отложил записку и стал думать. Но думать в тюрьме тяжело – все темы перескакивают одна через другую, и ни на одной не сосредотачиваешься, легче совсем не думать. Я пару раз такого состояния достигал и один раз даже трезвым. Оригинально это – совсем ни о чем не думать, а потом разные мысли как тараканы набегают, да такие умные порой, что даже диву даешься – как такие нажористые особи пробрались в мою голову?

Из остального творчества мне понравилась ещё легенда о …

Королева

Подсматривать за моими девчонками иногда так увлекательно, что я даже забываю о своих прямых обязанностях. То есть, о том, что надо структурировать реальность таким образом, чтобы герои стройным клином устремлялись бить в колокол и уже разбудили меня-любимую в самом деле! Сейчас Александра показывала свой фотоальбом Эльзе и рассказывала ей о своих мужьях. Вообще-то герцогиня об этом ни с кем не делилась, даже со мной (уж, поверьте, я на неё давила), но Эльза родила, а мужа рядом нет, вот на этой почве её окружила и замучила депрессия… Чтобы развеять мученицу, Александра и показала Эльзе свой альбом.

– …а это мой третий муж, – сказала герцогиня, указывая на соответствующую черно-белую фотографию.

Отмечу, что секрет цветных фоток, подлый Маркел, держал под замком моей библиотеки, как и многое другое "цветное" знание.

– Как он умер?

– О! Ему повезло. Он любил меня как… я даже не знаю с чем сравнить, скажем так: пятый муж, жалкое подобие, по силе любви, а не почему-либо другому, третьего. Он был так счастлив в день нашей свадьбы, что скончался в первую брачную ночь. Ах, де Бошир, де Бошир… – Александра закатила глаза, но чуть позже, вновь вернулась к альбому и перевернула страницу:

– А это Зайка, мой четвертый муж. На самом деле его звали Зигфрид фон-Дежавю-Восьмой, но я всегда звала его Зайкой. Посмотри, похож он на зайку?

– Несомненно! – Эльза отвлеклась от всхлипывания и самогрустнения.

– Вот я ему это всегда и говорила, он не верил, но смерился. Это было одно из условий моего замужества.

– А остальные?

– Пятый?

– Нет, условия, какие они были?

– Да практически никаких: луну там с неба достать, и дракона убить, банальщина одна…

Эльза поняла, что герцогиня пытается её развеселить и она честно попыталась развеселиться, но у неё получилось плохо: улыбка вышла какой угодно только не улыбочной. А вот я веселилась от души, но тоже насупилась, когда увидела эту Эльзину неулыбку. Но тут герцогиня перешла к рассказу о смерти Зайки, и вот этот сказ сумел-таки раскрасить лицо молодой мамы жизнью и вселить в её глаза светляков смеха.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Зулейха открывает глаза
Зулейха открывает глаза

Гузель Яхина родилась и выросла в Казани, окончила факультет иностранных языков, учится на сценарном факультете Московской школы кино. Публиковалась в журналах «Нева», «Сибирские огни», «Октябрь».Роман «Зулейха открывает глаза» начинается зимой 1930 года в глухой татарской деревне. Крестьянку Зулейху вместе с сотнями других переселенцев отправляют в вагоне-теплушке по извечному каторжному маршруту в Сибирь.Дремучие крестьяне и ленинградские интеллигенты, деклассированный элемент и уголовники, мусульмане и христиане, язычники и атеисты, русские, татары, немцы, чуваши – все встретятся на берегах Ангары, ежедневно отстаивая у тайги и безжалостного государства свое право на жизнь.Всем раскулаченным и переселенным посвящается.

Гузель Шамилевна Яхина

Современная русская и зарубежная проза
Дети мои
Дети мои

"Дети мои" – новый роман Гузель Яхиной, самой яркой дебютантки в истории российской литературы новейшего времени, лауреата премий "Большая книга" и "Ясная Поляна" за бестселлер "Зулейха открывает глаза".Поволжье, 1920–1930-е годы. Якоб Бах – российский немец, учитель в колонии Гнаденталь. Он давно отвернулся от мира, растит единственную дочь Анче на уединенном хуторе и пишет волшебные сказки, которые чудесным и трагическим образом воплощаются в реальность."В первом романе, стремительно прославившемся и через год после дебюта жившем уже в тридцати переводах и на верху мировых литературных премий, Гузель Яхина швырнула нас в Сибирь и при этом показала татарщину в себе, и в России, и, можно сказать, во всех нас. А теперь она погружает читателя в холодную волжскую воду, в волглый мох и торф, в зыбь и слизь, в Этель−Булгу−Су, и ее «мысль народная», как Волга, глубока, и она прощупывает неметчину в себе, и в России, и, можно сказать, во всех нас. В сюжете вообще-то на первом плане любовь, смерть, и история, и политика, и война, и творчество…" Елена Костюкович

Гузель Шамилевна Яхина

Проза / Современная русская и зарубежная проза / Проза прочее