Пока королева спит

Само собой, он прекратил при этом пулять в меня горохом. Обретя покой, я снова полностью отдался рыбалке. Но родители мальчуганы оказались людьми отнюдь не бедными, да не просто небедными, а ещё и со связями и претензиями (одно обычно переплетается с другим). Ведь могли отнестись ко всему происшедшему философски, так нет – кликнули стражу и захотели моей крови надыбать чужими ручками. Пришлось искупаться в пруду. Карасики щекотали меня, мстя за рыбалку, но лучше быть защекоченным карасиками, чем пронзенным копьями людей, которые даже не видят пруд посередине площади своего родного городка. Впрочем, хорошо, что они его не видели – иначе бы одним шутом в сказке стало меньше, а ведь нас и так очень-очень мало. Конечно, если не проводится конкурс на лучшего, самого смешного, особенно забористо забавного ублюдка, тогда-то мы выползаем из всех щелей и шутов становится хоть пруд пруди. Гм… а не напрудить ли мне в пруд, а то я слишком давно не справлял малые нужды… Что касается моей казни, то она будет лёгкой только для статистиков – взял да и убавил единичку в графе "шуты", а мне нешутливому какого?

Потом я долго сушил свой камзол, рядом с костром, валежник для него я собирал в саду, который посадил вокруг пруда и слегка перемотал время вперёд, чтобы искусственно его состарить – а иначе как получит валежник? В карман штанов забрался самый шустрый карасик, его я отпустил и не стал жарить, проявив тем самым гуманность по отношению к рыбам. А трёх его собратьев пожарил на сковороде, проявив, таким образом, гуманность по отношению к моему голоду. Хрустеть косточками прелестно, особенно под светлое пиво с собственной пивоварни, её я поместил в саду, а рядом беседку, ибо без этого как-то нелепо. Сижу, наслаждаюсь пивом, жареными карасиками, чудным видом… а вокруг суматоха! На городской площади, занятой моим прудом и моим садом, какие-то непросвещённые люди устроили митинг против шутов. Ну и кто они после этого? Шуты!

Коль скоро открылось мне истина строгая в обличии небывалом и невиданном, то я тут сразу и сник. Слишком много всего для меня-маленького.

Слепец и то видит больше, чем я-зрячий.

Много ещё чего я постиг и потерял на пути, пока понял, что постигаю и теряю.

Свернул не туда. Обомлел. Сколько всего не ведаю! Да я это и раньше знал, но как-то далеко-далеко там это было, за пределами фантазии, а это слишком за краем ойкумены, чтобы достать туда разумом или чувствами.

Хлоп по башке – и стало легче. Только кто хлопнул? Никого вокруг. Или это я себя принижаю, может, сам себя хлопнул?

Только вот надежды не стало. Безнадега сердце обняла. Что я делаю, с кем кегли сбиваю шарами? Для чего? Чтобы королеву разбудить?

А ей это надо?

Как заводная игрушка хлопаю руками-ногами и веселю дитятю, что завёла меня, а я завожу её.

А быть может, надежда просто стала невидимой…

Клинит меня. Иногда. Тогда я туплю. Иногда. Тогда я немножечко висну. Иногда. И мало шуткую в ночи. Иногда. Тогда я беру свое сердце, чтоб боли в груди не бывало, и вырываю его. Иногда. И свечу им, чтоб дорога себя проявила. И мне, и тебе, и ему…

Боцман

Письмо родителям

Здравствуй, мама! здравствуй, папа!

Вы никогда не прочтете этого письма, но все равно я его пишу, потому что… так надо. Мои молитвы могут не дойти до вас, а это письмо точно не дойдёт, но зато может помочь мне сейчас и кое-кому другому позже, если оно сохранится – причины более чем веские для того, чтобы начать.

Я хорошо вас помню, помню и то, как вы меня воспитывали. Это уже много позже я вычитал или услышал где-то древнюю мудрость воспитания: "Ребенок до пяти лет должен быть царем, с пяти до пятнадцати – слугой, а после – другом". Примерно этим путём вы и следовали в формировании меня как личности. Правда, застать я смог только две первых фазы. Другом я вам стать не успел, я слишком медленно рос, точнее, недостаточно быстро для бега времени. А моя сестра не стала слугой, за что поплатилось неправильным ростом – я не смог привить ей тех понятий, что сдерживают кое-какие желания.