Пока королева спит

И всё бы ничего, но мне очень не понравились её глаза. Тогда я не сказал ей фразу, которую много позже услышал от своего знакомого докси: "Не бойся знаний, бойся своей уверенности в том, что можешь их правильно применить". Я просто не знал этой мудрости. А Мур была на сто процентов уверена в том, что знает, как ей применять полученные в секте знания.

Её глаза были бы другими, если бы она много зим тому назад, когда мы с вами расстались навсегда (я пока не уверен, что мы встретимся, посему пишу так), была бы чуть старше. Но ей было пять лет, и она ещё не слышала от вас запрещающих слов. Она ещё не узнала, что добрые боги могут быть законом и справедливостью. Закон – это ты, папа, справедливость – это ты, мама. Так я считал в ту пору. Нет, вы были для меня не полностью разными: и закон был справедлив, и справедливость была законной. Если я закрываю глаза, то вижу вас именно так: пара светлых ангелов, держащихся за руки, Закон и Справедливость. Закон утверждал наказание, справедливость молчаливым согласием давала понять, что оно абсолютно правомочно. Справедливость говорила, что надо делать и чего не надо делать, а закон показывал, как это надо делать. И всё это с Любовью – только так правильно. Только Любовь может спасти людей и мир, в котором они живут! Человеку не просто нужен человек, человек должен сам дойти – что всё, что нужно ему, и что он может дать – это Любовь!

Мы бы стали с вами друзьями, я в этом не сомневаюсь. Мы просто не успели… У нас бы никогда не случился этот пресловутый конфликт отцов и детей. Я бы, став взрослым, понял, что ошибался, считая тебя, папа, излишне жёстким, а тебя, мама, чересчур равнодушной, когда ты не вступалась за меня в процессе отцовских наказаний. Теперь то я бы понял всё, естественно всё то, что в принципе способен понять. Своих детей я буду воспитывать также. Обещаю. Я вижу теперь, к чему приводит только ласка (пример с Мур) и только тирания (только что прочитал письмо некого Франца, вы бы, наверное, пояснили, кто это был, а здесь в тюрьме мне никто не подсказал).

Гармонии нельзя достичь, но к ней можно приблизиться.

Да, сейчас я нахожусь в тюрьме и, конечно, понимаю, что это не то место, в котором бы вам хотелось видеть своего повзрослевшего сына. Но из песни слов не выкинешь, а их моей жизни не выкинешь поступков, приведших меня в камеру смертников. Дал бы мне кто возможность вернуть всё на год, два или три назад – я бы опять пошёл по этой же колее. Это моя колея… А, возможно, ты, папа, сидел бы сейчас в соседней камере, мне почему-то кажется, что мы были бы едины в своем "беззаконии" по отношению к магистрату. Ведь мы бы жили по законам королевства Зелёных холмов. Мама, ты бы тоже одобрила наши попытки ударить в колокол, и никогда бы не ругалась по поводу ползунков и художников, которые находят приют под нашей крышей.

Я не буду рассуждать на гипотетические темы: встретимся ли мы с вами после моей смерти или никогда больше нам не суждено увидится – зачем изводить бумагу досужими рассуждениями. Оставлю это на откуп философам и просветлённым. Я просто напишу это письмо до конца. Иногда я манкировал своими обязанностями – совершенно не хотел писать это слово "манкировал", но оно почему-то вертеться у меня в голове – а это не зря. Манкировал и когда был "царем", ведь и у царей есть обязанности, и получал за это лишь снисходительную трёпку по своим уже тогда длинным волосам. Они сейчас такие же буйные и непослушные как были в момент нашей последней встречи. И когда манкировал будучи "слугой" уже получал доходчивое внушение. Спасибо за эти уроки, папа! Спасибо, мама! Я люблю вас здесь и сейчас!

В камере стало тёмно, а светляки заключенным были не положены. Столько ещё всего хотелось написать, но бумагу надо экономить – вряд ли Живоглот даст ещё, а в темноте нельзя выводить ровные строчки и равнять буквы по команде "Мелко, в две шеренги становись!" Я вспомнил Амбицию. Там же небосрёбы, полуразрушенные стоят – таких огромных развалин у нас нет – даже сравнить не с чем. А ещё там светляки у заключенных не отбирали, но книг не давали, зато рядом сидел Ворд, с которым запросто можно было поговорить на любую тему (только не о буквоедах), а здесь царствовал Живоглот – философ ещё тот! В общем, жизнь прекрасная и удивительная штука во всех своих проявлениях и скучать в ней добрые люди не дают.

А на следующий день письмо я не писал. Вдруг расхотелось или перехотелось – впрочем, какая разница как это называется. Как мечом отрезало. Я отложил перо. Не хотелось писать чушь, а без желания всегда получается лишь чушь, к тому же чушь неискренняя.