Пока королева спит

– Знаешь. Ты боишься себя. Ты стараешься думать, что живёшь правильно, что ты счастлива и всё у тебя хорошо. Но это не так. Где-то ты свернула не туда и пошла по пути неискренности сама с собой. Ты улыбаешься и говоришь: «у меня всё очень хорошо», – с упором на слове "очень", и делаешь это так привычно, что никто вокруг не чувствует фальши. Ты действительно можешь убедить в этой лжи всех на свете, кроме Бога и самой себя. Но от Бога можно отмежеваться, создать иллюзию его отсутствия, не замечать. Все это можно сделать в принципе, в теории, а многие научились мастерски делать такие финты на практике, в том числе и ты. Но, себя ты не обманешь. Ты стремишься к гармонии, но она не достижима, так как в тебе есть маленькая незаживающая ранка. Её нельзя ублажить никакими кремами, её нельзя замаскировать самой навороченной пудрой. Её можно лишь прикрыть платьем, но от этого она не перестанет болеть. С каждой секундой боль нарастает, понемногу, совсем незаметно, но процесс неотвратим. Скоро ты начнешь трескаться, да, да – трескаться. Сначала ногти, потом, может быть, соски, потом суставы, и, в конце концов, ты просто развалишься.

– Я умру?

– Нет, ты исчезнешь, а это гораздо хуже.

– Но что мне делать? – она и до этого вопроса прижималась ко мне, но теперь практически слилась со мной, настолько её выдавливал из себя окружающий мир.

– Вернуться назад, к себе, к той искренности детской, которая в тебе ещё есть, слиться с ней и пойти другим путём. Многое придётся начать с начала, от многого навсегда отказаться. Будет очень больно, временами нестерпимо трудно. Но, если у тебя хватит сил, если характер не изменит тебе, если волна негативной энергии не захлестнёт тебя, а она не захлестнёт, если ты будешь безупречной, если сбудутся ещё тысячи "если", то тогда эта твоя ранка, имя которой я не называю, закроется, и ты перестанешь бояться, оставаясь наедине с собой. Только не спрашивай меня с чего начать и как действовать, я этого не знаю. Это знаешь только ты.

Она выскользнула из-под одеяла и стала одеваться, долго искала один из прозрачных чулок. Я закрыл глаза и сознательно не стал любоваться на то, как она надевает обтягивающее красное платье. Зачем? Я знал, что больше её никогда не увижу, и хотел запомнить это чудное существо обнажённой (прозрачные чулки не в счёт и туфельки – тоже не считаются… я не открывал глаза, так чуток приотжмурил одно веко…). Она ушла, ничего не сказав на прощанье. Я был этому рад и не рад одновременно. Нет, скорее всё-таки больше рад. Нет, точно рад. Да.

Если бы писатель не поставил в конце это "да", я бы его убила. Но как, интересно, я бы это сделала? Никак, также никак, как почитать Достоевского. Почему так мало весёлых книг? Почему так мало весёлых песен? Я больше не читала. Везде был Он и Она, кто-то кого соблазнял, убивал, учил, насиловал, спасал, обманывал, помогал. Везде действие было взаимным. А я одна. Я одна сплю. Без взаимности.

Шестой или седьмой – да кто их считает уже? – повар сплоховал: Жульен (так звали одного из молодых котов) подавился косточкой красной рыбы и предательским для повара образом сдох. Маркел этого так не оставил. Он повелел запрячь парочку лошадей и привязать к ним повара. Хлыстом он щёлкнул сам. Кони понесли, а всадники, что красовались на этих жеребцах не просто так, направили их бег куда надо. Направили мимо столба, но по разную его сторону. Один объехал слева, а второй – справа. А вот повар не объехал. Он перестал быть целым.

А мне почему-то захотелось, чтобы кто-нибудь спел мне колыбельную, колыбельную от которой я бы проснулась. Мечты, мечты!

Седьмой (или восьмой) повар готовил рыбу так долго – тщательно-тщательно косточки вынимал, – что его руки и ноги украсили кандалы и в таком немобильном виде он позвенел по пути скорби и страданий. Но он был рад такому финалу своей поварской карьеры, по крайней мере, на каторгу он шёл улыбаясь, ведь среди альтернатив – столб и кони… А восьмой (девятый, быть может) справляется. Пока.

Боцман

Прошла зима. Незаметно время летит в камере. Не знаю как в других, поэтому говорю только за свою, так вот в моей камере всегда было прохладно днём и холодно ночью, так что зима по сути себя никак не обнаруживала, не разоблачалась эта холодная дама перед смертниками, и не из-за гордости своей, вовсе нет, а из-за того, что стены у тюрьмы толстые, решёток много и лень через всё это к приговоренным пробираться. Лишь небо в краткие минуты прогулки стало заметно серее. Можно сказать, окрасилось в самый популярный и идеологически правильный цвет нашего королевства.