Пока мы рядом (сборник)

Покой и легкость, посетившие мою раздолбанную воспаленную башку, оказались такими желанными и такими всеобъемлющими, что на какое-то время притупили сознание. Точно в полусне, откуда-то со стороны я наблюдал, как медики ловко высвободили мою ногу из железных пут вытяжки, сняли с моего измученного тела больничный уродливый «пижамный комплект» и перенесли меня на каталку, накрыв чистейшей белоснежной простыней. Для удобства даже подложили под голову специальную подушечку. И когда каталка, повинуясь сильным мужским рукам, пустилась в путешествие по больничным коридорам, благословенный сон снизошел на меня, тот самый сон, о котором я мечтал каждую минуту вот уже семь ночей и который на время вырвал меня из боли и запутанной действительности…

Очнулся я уже явно не в больнице – сначала мне почему-то показалось, что после операции кто-то из сердобольных дам забрал меня домой – на долечивание. Поскольку лежал я теперь в обычной московской квартире, на чистой постели, без вытяжки, хотя и с неизменным гипсом по всей левой конечности. Ощущение, что все позади, а может, и последствия операционного наркоза, было столь сильно, что место моего нынешнего пребывания особо меня не заинтересовало. Порадовавшись, что пока не впал в сон вечный, я потихоньку прикрыл глаза, не сомневаясь, что вскорости все прояснится. Так и случилось.

Причем произошло «прояснение» резко и довольно грубо.

Кто-то сильно затряс кровать вместе со мной, хмуро приговаривая при этом:

– Давай-давай, фраеришка, включайся! Чикаться мы с тобой не будем. Вот Леха прикатит, пусть разбирает твои непонятки, а по мне, так надо было тогда на Добрынке тебя добить, доходяга ты хренов!

Модный в нашем обществе басок с хрипотцой брутального мачо сразу вернул меня к действительности. Парень стоял в изголовье кровати, а резко двигаться после тех мучительных последних дней я опасался, так что особо дергаться не стал. Зато повнимательнее присмотрелся к своему обиталищу. И понял, что только наркотическая расслабленность могла помочь принять это логово за уютное гнездышко любой из приятных мне дам.

Обои и линолеум в комнате давно вытерлись и поблекли, диван и два кресла знавали лучшие времена, в комнате явственно витал дух небрежного равнодушия к случайному съемному жилью.

Невольно я поежился. Вот и ты, Кир Сотников, приобщился к современному бизнесу похищения людей. Будет о чем писать мемуары, если еще представится такая возможность. Правда, в данный момент это весьма проблематично! Ребенку ясно, что я попал именно к тем, кто писал анонимку, зажигал газ на моей кухне и вел пресловутый черный «вольвешник»! И моя дремота мгновенно развеялась, боли не стало, и я включился в тот самый автоматический режим, в коем ощутил себя после недавнего похмельного пробуждения. Голова заработала четко и ясно. Если это убийцы Дэна, зачем им понадобилось похищать меня, да еще после того, как чьи-то мозги выстроили логичную и неумолимую цепь доказательств моей виновности? Или – о чем я еще не знаю – цепь эта все же не получилась очень логичной и неумолимой? Какое же звено ухитрилось выпасть из нее? Имеет прямой смысл прикинуться полным лохом, чтобы мои похитители потеряли осторожность и стали откровеннее. Разыграть растерянность и слабодушие нахального столичного журналюги, впервые попавшего в вырытую другому яму! Изобразив на лице трусливую ухмылку, я приподнял голову, и в этот момент дверь комнаты распахнулась, пропуская одиозную личность, вполне способную на все, в том числе и на то, в чем именно меня уличали упрямые факты.

Впрочем, не будем пристрастны, дорогой Кирилл Андреевич! В другой ситуации, пожалуй, вы и сами не отличили бы этого элегантного джентльмена от обычных завсегдатаев светской тусовки.

Вошедший был высок, строен, лет на пять помоложе нас с Дэном. Накачанная фигура, никакой трудовой мозоли над поясом модных брюк, зачесанные назад волосы, будто он только что вышел от парикмахера, плюс едва уловимый стойкий запах недешевого мужского парфюма. И только одно роднило его с грязноватым убожеством окружающей обстановки: тусклое выражение лица – лица человека, прошедшего грязь и унижения, чтобы теперь самому унижать других…

Прямо-таки спиной я почувствовал, как напрягся мой охранник-мачо, понизив свой басок и сбросив приблатненный гонор.

– Сей Сеич, вы чего так рано? Сами же просили сначала позвонить, как это чмо очнется! А он – вот только-только глаза открыл!

– А я, Вова, вас жопой чую, так вы двое меня достали. Ты наследил, а я твое говно убираю, – глуховатым невыразительным голосом откликнулся вновь пришедший. Голосом таким же тусклым, как выражение его светло-зеленых, размытых глаз. «Рыбий глаз, как у Зощенко», – мысленно прикололся я. Хотя какие уж тут шутки! Вова мухой притащил хозяину стул, и тот уселся против меня, брезгливо смахнув с сиденья невидимые пылинки. Голос его звучал все так же ровно, непринужденно и гладко, как на переговорах в дипкорпусе.