Пока не будешь счастлив

Девушка начинала злиться, а меня, наоборот, стало отпускать.

– Не смейте так меня называть, – сказала она. – И не смейте повышать на меня голос.

Не знаю, что мной управляло. Сильнейшая ненависть, ужасающая злость. Я схватила банку маринованных грибов, которые девушка поставила на ленту, когда говорила мне не орать на нее. Я схватила ее и швырнула на пол. Я не целилась ни в девушку, ни в полки, ни в других людей. Просто хотела что-то сделать. Не страдать от бессилия, а сделать что-то такое из-за чего на меня обратят внимание. Хотелось, чтобы все видели, как я несчастна, хотелось, чтобы все перестали радоваться и хоть на мгновение посмотрели на ту, кому это больше не доступно.

Банка разлетелась, грибы разбежались, маринад брызнул, люди отшатнулись. Только девушка не шевелилась. Она открыла рот, но тут же захлопнула. Заглянув мне в глаза, она волшебным образом успокоилась. Словно я ее гипнотизировала. Затем наклонилась влево и сказала кому-то:

– Принеси еще баночку.

Маленькая испуганная девочка, все еще глядевшая на разбитое стекло, кивнула и побежала куда-то. Ее мама, видно, поняла, что я не в себе, поэтому не ответила мне. По крайней мере, не успела. В тот момент, когда девочка побежала за грибами, я рванула вдоль очереди, а затем мимо касс. На выход.

Вспомнив о горошке, я побежала быстрее, хотя мышцы икр сводило, и легкие горели. Баночка грозилась выпасть. Я бы даже хотела, чтобы это произошло. Но как бы я ни подскакивала, горошек оставался между мной и курткой, которая плотной резинкой облегала бедра.

Я остановилась в каком-то дворе. Обернулась. Конечно, за мной никто не гнался. Вряд ли хоть кто-нибудь заметил, что я украла горошек. Каждый занимался своими делами, своим счастьем.

Продышавшись, я медленно двинулась вдоль дома. В боку кололо – я тот еще спортсмен. Заметив у подъезда лавочку, я села на нее. Пять минут отдохну. Ничего не случится. Вряд ли кто-нибудь заметит, что я задержусь.

Фонари горели, но тускло. В отличие от нашего кооператива здешний не украсил подъезды гирляндами, поэтому двор тонул во мраке. Если бы не холод, я бы задалась вопросом: новогодняя сейчас ночь или летняя.

– Огонька не найдется?

Я подпрыгнула от испуга. Едва успокоившееся сердце забилось быстрее.

На другом конце лавочки сидел дед. К его нижней губе клеилась сигарета, глаза заплыли, а нос был распухшим и красным. Надеюсь, он не аниматор Дед Мороз. Иначе какому-то ребенку испортят праздник.

Но ни мешка, ни пакета с красным камзолом поблизости не было. Нет, это просто старый дед.

– Н-нет, – сказала я.

Голос дрогнул, и я поняла, как на самом деле напугана. Дед верно решил, что дело в нем, и немного отодвинулся, хотя мы и так сидели друг от друга настолько далеко, насколько это было возможно.

– Спички закончились, – пояснил он, словно я что-то спрашивала.

Я кивнула, но вряд ли дед это заметил. Затем он закашлялся. Да так сильно, что я испугалась теперь уже микробов. Я вскочила с лавочки и быстро зашагала к выходу со двора. Может, дед обидится на то, что я не попрощалась, но мне не было до этого дела. Старый курильщик. Еще и алкаш, судя по носу и голосу. Вот уж кто должен быть несчастен. Не я. Он.

Словно испугавшись последней мысли, я ускорилась. Идти было страшновато – вокруг темень. Но в некоторых окнах горели гирлянды, и это поднимало дух.

У входа в мой двор стояли мусорки. Кто-то снес туда матрацы и старое кресло. Произошло это с месяц назад, а вещи так и не вывезли. Теперь они находились под защитой бомжей. Я всегда старалась не смотреть в ту сторону, а сейчас мой взгляд будто примагнитили. Эту шайку-лейку должны были разогнать. Все-таки этой дорогой ходят дети и мамы с колясками. Да и любому человеку мало приятного от вида стоянки бомжей.

К нам как-то приходила мама одногруппника Ярика. Она в садике возглавляла родительский комитет и собирала подписи на грустного вида бумажке. Мама тоже свою поставила – не хотела видеть бездомных. Только, похоже, бумажка с подписями не сработала. Бомжи все еще здесь. Я была уверена, что вскоре что-нибудь случится и они уйдут. Но сейчас, в новогоднюю ночь, они были здесь.

Глаза привыкли к темноте, и потому я хорошо их видела. Пара мужчин и женщина неопределенного возраста. Может, я ошиблась даже с их половой идентичностью. Они замотались в ужасного вида одежды, верно, вытащенные из мусора. Многие оставляют для таких людей пакеты со старой одеждой не в мусорке, а около нее. Наверное, где-то там, на одном из бомжей под ворохом жутких курток есть мой свитер с олененком. Практически новый – я его не носила, потому что он кололся. Зато свитер был теплым. Так что вряд ли он попал на свалку.

Отвела взгляд я, только когда шее стало больно. Едва повернув голову, я оступилась. Не упала, но так пошатнулась, что сердце екнуло. Тогда я снова бросилась бежать и через несколько минут была дома.

Закрыв дверь, я прижалась к ней спиной. Я тяжело дышала и не двигалась, словно это могло мне навредить. Баночка горошка давила в живот – больно и холодно. Она так и не нагрелась. И не выпала.