Пока ненависть не разлучила нас

Три главные культовые фигуры объединились, чтобы сказать нам: нет ничего удивительного, что вы заблудились в этой Франции, которая разучилась описывать происходящее, выбирать актеров, распределять роли и четко их исполнять. Три совершенно по-разному мыслящих еврейских интеллектуала пришли поговорить со своими соплеменниками: студентами, коммерсантами, домохозяйками, преподавателями, артистами, верующими, традиционалистами, интеллектуалами, пенсионерами, холостяками, скромниками, гордецами… Все мы собрались, надеясь получить ответы на свои вопросы, включая главный — новую вспышку антисемитизма. Обрести основания для надежд. Основание надеяться, что выступления в Дурбане были случайностью, что СМИ осознают свои ошибки, что у нас не возникнет необходимости уезжать или делать алию, потому что в спину уперлось ружье.

Когда мы вышли после встречи, у всех были радостные лица. Мы были не одиноки. Нам не хотелось расходиться, хотелось подольше побыть вместе, обменяться взаимным теплом, столь естественным для нашей общины в это трудное время, полное сомнений и опасений. Я переходил от группки к группке, ловил обрывки разговоров.

Две пожилые женщины под обаянием атмосферы делились впечатлениями:

— Как было хорошо! Я, конечно, не все поняла, но мне очень, очень понравилось.

— А какой красивый Бернар!

— Бернар-Анри, да?

— Нет. Бернар. Его зовут Бернар, а по фамилии он Анри-Леви.

— Да ничего подобного! У него два имени, он их соединил, двойное имя, так красивее.

— Да я же и говорю, он красавец!

Два мужчины лет тридцати, не без иронии:

— Ну что? Остаемся и боремся или мотаем?

— В Израиль?

— Ну да. А ты куда хотел?

— В Канаду.

— Смеешься? Там знаешь, какие холода зимой!

Два студента:

— Я рад, что послушал БАЛа насчет Дженина. Ну и вранья мы огребли, когда слушали СМИ. Геноцид! Резня! Бойня! Он же сам там был. Ему можно верить.

— Слушал лекцию Фредерика Анселя?

— Гениально! Он препод в ИПИ[85].

Крашеная блондинка треплет по щеке сына лет двадцати:

— Мой сын тоже будет философом. Так ведь, детка?

— Мама!

— А почему нет? Совершенно точно, мадам, он будет как Бернар Гарри Леви.

— Хватит, мама!

— А что ты покраснел? Он на первом курсе философского. Кончит и будет писать книги, читать лекции.

— Бог ему в помощь! Мы желаем всем детям Израиля преуспеть!

— Аминь.

— Хорошо, мама. Я пойду?

— Иди, сынок, иди. У него такая голова, вы не поверите! Это у него от отца, не от меня, что правда, то правда.

Двое мужчин в костюмах и галстуках:

— Есть и другая возможность. Семья живет в Израиле, ты работаешь во Франции, вечером в четверг приезжаешь к семье. Самолет «Эль Аль» переполнен бизнесменами, которые так живут. Их называют «алией „Боинга“».

— Нет, мне это не нравится. Надо сделать выбор: или там, или здесь.

— Можно так пожить какое-то время, пока осмотришься и наладишь свой бизнес в Израиле.

— Скажешь тоже — бизнес в Израиле! Шутишь, что ли? Только тебя там и ждали. Там палец сунуть некуда. Акулы!

— Ну, должны же быть и амбразуры в стене!

Старая женщина встретилась со мной взглядом:

— Ничего я не поняла, ничего. А побывать рада. Люблю, когда евреи собираются вместе. Сразу тепло на сердце. Французы нас не любят. Арабы ненавидят. У нас один выход: обходиться без них и любить друг друга.

Франция болеет своими евреями. Франция болеет Израилем. Мы уже не французы иудейского исповедания, мы французские евреи. Евреи во Франции.

Март 2003

Я открыл на звонок дверь, и вот мама с папой уже заглядывают через мое плечо в комнату. Они отвечают мне, торопливо прикладываясь щеками к моей щеке, и входят.

— А где малыши?

— У нас все в порядке, спасибо.

Мама меня не слышит. Она слышит детские голоса и взрывы смеха и направляется к кухне. Папа спешит за ней.

— Дедуля! Бабуля!

Малыши бросаются им на шею.

— Mchekpara!

Старея, мама стала возвращаться к арабским словам, когда бывала переполнена чувствами. Малышей смешат эти слова, и они пытаются их повторять. Меня эти слова трогают. Или злят — смотря по настроению.

Мы сели за стол, и я почувствовал: мама нервничает. Она едва прислушивается к словам Гислен. Папа уткнулся в тарелку, он где-то далеко от нас, погрузился в свои мысли. Я догадываюсь, что мама хочет нам что-то сказать и ждет подходящего момента. Когда дети, кончив еду, поднимаются из-за стола, она наконец решается.

— Мы хотим поговорить с вами. Обсудить серьезную проблему.

Начало многообещающее. Проблема, должно быть, и в самом деле серьезная. Папа кивает, подтверждая, что он действительно часть «мы» и действительно заинтересован во всем, что последует.

— Ну так вот. Мы хорошенько подумали обо всем и решили… В общем, нам показалось… Что мы должны ехать. — Считая, что ее сообщение предельно ясно, мама ждет, что мы скажем.

— То есть? Кто должен ехать? И куда?

Папа с огорченным видом посмотрел на маму.

— Что ты хочешь? Он прав! Ты недостаточно объяснила. Он подумал о каникулах.

Маме неприятно, что она должна повторять все заново, и она передергивает плечами.

— Мы должны уехать из Франции. Мы все. Вся семья.