Пока ненависть не разлучила нас

Журналисты не брезговали и еще одним трюком: приплюсовывали террориста к жертвам. Фраза «взрыв унес десять жизней, в том числе и бросившего бомбу» не была ложью, она только смещала акценты, снимала ответственность, не называла убийц убийцами, потому что и они стали жертвами собственного взрыва. Теракты вошли в обиход. Повторялись и уже не поражали воображение. Никто уже не думал, что каждый взрыв в Израиле уносит от двадцати до тридцати жизней. Если бы речь шла о Франции, то это было бы двести или триста человек. Как бы называли эти сдержанные репортеры — искренне убежденные или слепые — террористов, которые принялись бы убивать наших сограждан? Как бы они нас информировали?

Впрочем, все ясно: виной всему сионисты. Израиль в устах большинства стал ругательством. ЦАХАЛ — оскорблением.

А нам было совершенно ясно, на чью сторону встали СМИ. Разве о другой какой-то войне говорилось с таким количеством «антикачественных» прилагательных, оскорблений и ненависти? Памфлетная стилистика не предполагала трезвости, ясности суждений, объективности.

На конференции в Дурбане обвинители и обличители Израиля не постеснялись сравнивать его с самыми страшными диктатурами, черпая сравнения из кровавых закромов истории.

А после боя между израильтянами и палестинцами в Дженине стали говорить о резне и тысячах мертвых. Когда правда восторжествует, когда будет подтверждено, что убито там не более пятидесяти человек, никто не покается в своих ошибках. Да и будет уже поздно: мировое общественное мнение осудит оболганный Израиль.

Израиль и его народ, который обозвали палачом. Какая низкая несправедливость! Эти манипуляции разожгли во Франции ненависть к евреям. Если слова потеряли свой изначальный смысл, если все можно подтасовывать, то почему радикалы-мусульмане должны делать различие между израильтянами и евреями? Обесценивание понятий и человеческих ценностей, разнузданность тона и лексики породили смуту в головах. А безрассудные головы стали пособниками насилия.

Порой и нас одолевали сомнения. Что, если наша оценка несправедлива? Что, если мы неправильно понимаем французских журналистов?

Да нет, правильно. Но мы всеми силами стремимся уравновесить их несправедливость. И тоже становимся несправедливыми. И если весь мир не поддерживает политику Ариэля Шарона, то ее поддерживает любая еврейская община. И чем больше нападений на Израиль, тем теснее сплачивается община, тем упрямее отстаивает свои ценности, становится все радикальнее, горой стоит за обожаемую страну.

Между тем количество антисемитских выступлений росло при всеобщем равнодушном попустительстве. Мусульмане взялись мстить евреям за палестинцев. Их недовольство, разжигаемое, поддерживаемое СМИ, понемногу превратилось в ненависть и стало искать себе выхода. В прессе об этом ни слова. Из-за чувства вины? Ничуть не бывало. Не стоило обличать ту часть иммигрантов, которая, постоянно испытывая на себе последствия социальной несправедливости, готова была взорваться. Главное, не тревожить предместья. А что касается нас, евреев… Да как-нибудь обойдутся!

«Неправильно сформулировать — значит причинить людям зло», — сказал Альбер Камю. Журналисты и политики извращали смысл слов, делали их плоскими, опустошали их. Они лишили нас опор, которые помогали бы нам ориентироваться в море фактов. Более того, отказываясь называть вещи своими именами, они увеличили смятение и несправедливость в мире.

Неужели им неведомо, что правда принуждает людей стать четкими? Не определившись, люди блуждают наугад в тумане, изобретают свои маленькие правды, доверяясь вспышкам фантазии, цепляются за них. Непонимание, бессилие, тревога ведут к рождению ненависти.

Наше положение во французском обществе непоправимо изменилось. Французы или евреи? Французские евреи? Сионисты? Будущие израильтяне? Жертвы или варвары? Нас постоянно мучают эти вопросы. Они сближают нас друг с другом. Возвращают к истокам нашего самоопределения.

Апрель 2002

Беседа подходила к концу. Я уже исписал целую страницу, стараясь изложить каждую мысль раввина как можно короче, фразой-ключом. Записывая, я глубже внедрял в свой мозг, жаждущий понимания, новые идеи. Меня потрясало богатство еврейской мысли. А иногда трогало до глубины души.

Я начал посещать эти беседы-лекции, ища ответ на «экзистенциальные» вопросы. Вопросы, которые затрагивали глубины моего существа. Вопросы, касающиеся моего отношения к религии, к обществу, к моей семье, к моей работе. Кто я такой? Какой я иудей? Какой муж? Какой отец? Мой иудаизм походил на айсберг, и до поры до времени я обходился небольшой, лежащей на поверхности частью, сформированной обрядами, традицией и сионизмом, искренним, но бездеятельным. Теперь я испытывал настоятельную необходимость погрузиться в океан и освоить подводную часть, на которой покоятся наши правила жизни.

Наверное, побудило меня к этому еще и желание ответить всем тем, кто видел в моей религии угрозу. Мне надо было понять, в чем суть моего отличия от других, узнать, что этих людей в нас тревожит.