Пока ненависть не разлучила нас

— Не надо так говорить. Ты знаешь, как я не люблю, когда ты говоришь грубости. Моей жене это не пристало. Но так и быть, завтра я пойду с тобой. Пока ты будешь раздавать листовки, я куплю продукты. И обещаю смотреть на этикетки.

Фадила с каждым днем все безогляднее вовлекается в борьбу. Она яростно борется за права арабов на достойную жизнь. И с огорчением видит, что борьба слабеет по мере того, как в арабских странах возникают различные политические режимы. Но сама продолжает бороться, пытается успеть повсюду и уже ни о чем не думает. Речам она предпочитает теперь слоганы. А я? Мне не нравится эта борьба. Но Фадила моя жена и мать моей дочери. Я надеялся, что рождение Сурии умерит ее пыл, что она будет больше времени проводить дома. Хотел, чтобы у нас были еще дети. Хотя бы еще один. Желательно сын. Но Фадила так и не родила мне сына. И отнеслась к этому куда легче, чем я. Делом ее жизни стала борьба за лучший и справедливый мир — мир, в котором ее дочь будет жить, не зная ненависти и унижений.

Мы припарковались у «Ашана» в Сен-Прие. Листовки бледные, практически нечитаемые. И как всегда, составитель текста пребывал в полной уверенности, что народ в курсе проблемы.

Фадила отправилась к своим. Они уже раздавали листовки, надев платки-арафатки. Семеро из них были родом из Магриба. Трое длинноволосых придерживались крайне левых убеждений, были альтерглобалистами.

Народ, получивший листовки, избавлялся от них через два-три метра или выбрасывал чуть подальше, когда считал, что их уже не видят. Подъехала полиция, убедилась, что мы не создаем беспорядков, но попросила убрать валяющиеся бумажки.

Как обычно, Фадила работала энергичнее всех. Она протягивала листовку и, как только человек механически брал ее, оказывалась рядом, шла с ним дальше и убеждала, что это важная проблема.

Я уже вошел в супермаркет, когда раздался крик Фадилы.

— Дура! — рявкнула она женщине с тележкой.

Та обернулась и ответила:

— Хочешь, чтобы я тебя твоими листовками накормила?

К женщине подошел мужчина. Я узнал его сразу, и сердце у меня заколотилось. К женщине с тележкой подошел Рафаэль. Он явно не хотел скандала и постарался успокоить женщину. Как видно, она была его женой. Меня он еще не видел. Я направился к ним.

— Она взяла листовку, смяла и бросила мне в лицо, — закричала Фадила, заметив меня.

Рафаэль обернулся, желая узнать, к кому обращается женщина с листовками. Увидел меня, удивился, но тут же взял себя в руки. На секунду мы замерли, потом пошли навстречу друг другу.

— Привет, Мунир.

— Здравствуй, Рафаэль.

Мы неуверенно улыбнулись друг другу, но рук не пожали. Рафаэль погрузнел, полысел, но взгляд был живым по-прежнему.

Женщина позади него спросила:

— Ты здороваешься с этими людьми?

— Это Мунир. Я тебе о нем рассказывал, — ответил он смущенно.

И я очень остро почувствовал, что не одно только время разъединяет нас в эту минуту. Множество событий, переживаний стоит между нами. Наша дружба превратилась в зыбкие картины, и другие, более яркие оттеснили их. Настоящее заполонило все и мешает нам сблизиться.

— Мунир? Твой друг детства? Хороши же у тебя друзья!

Фадила мгновенно сообразила, о ком идет речь.

— Я Фадила, — представилась она. — Жена Мунира. Ваша жена обидела меня. Бросила листовку в лицо и…

Рафаэль вопреки ее ожиданию посмотрел на нее холодно.

— Обидела, потому что вы ее оскорбили своей листовкой.

Я вмешался:

— Рафаэль, прошу тебя.

— Я надеялся как-нибудь повидаться с тобой, Мунир. Но никак не мог предположить, что ты станешь… этим!

Он презрительно махнул рукой в мою сторону.

— Этим — кем?

— Экстремистом. Призывать бойкотировать израильские продукты… Это не пустяк. Это скрытая ненависть. Ненависть в чистом виде.

Слова Рафаэля больно меня задели. Я всерьез разозлился:

— Ты слышишь, что ты сейчас сказал? Это ты полон ненависти, Рафаэль! До чего же ты изменился! Я знал тебя более уравновешенным.

— Да, изменился. Сдержанность мало помогает, когда имеешь дело с глупостью. Антисемитизм набирает силу, а вы с вашими листовками его раздуваете. Вы метите в Израиль, но на самом деле вы ненавидите евреев.

— С чего вдруг? Ты забыл, как мы вместе с тобой сражались с нациками?

— Так как ты можешь участвовать в подобных глупостях? Ты ведь считал, что способен на большее, чем мешать людям покупать грейпфруты из Израиля.

Фадила яростно схватила меня за рукав.

— Не отвечай, Мунир! Ты же видишь, перед тобой готовый представитель Ликуда[100], еврей из Франции, готовый поддерживать политику Шарона.

— Я был за лейбористов, — возразил мой друг детства. — До тех пор, пока не понял, что, целясь в Шарона, вы метите в Израиль и евреев. Французы и арабы все перевернули. Арафата, прожженного убийцу, нажившегося за счет собственного народа, превратили в героя. Зато израильтян представили как варваров. Поставили все с ног на голову, извратили логику и смысл, лишь бы поскорее добиться своей цели. Вы отказались от разума. И тогда люди вроде меня предпочли не иметь дела с безумцами. Вы ведь за Дурбан? Все оголтелые за Дурбан!