Пока ненависть не разлучила нас

Они не очень понимают, чем я занимаюсь, и питают ко мне уважение куда большее, чем я заслуживаю. Когда я сажусь заниматься, стараются не шуметь, свято веря, что малейший шум может помешать мне сосредоточиться. Сколько я ни твержу, что давно научился работать при любом шуме, дома меня окружает благоговейная тишина. Чтобы не слишком досаждать своим домашним, я ухожу работать в университетскую библиотеку. И там мы встречаемся с Рафаэлем. Если встречаемся. Он не такой усидчивый, как я. Мне кажется, он поддался соблазну веселой студенческой жизни и не слишком заботится о будущем. А может, пытается убежать от не слишком веселого настоящего, в котором оказался вместе с родителями. Несколько месяцев тому назад он рассказал мне о том, как они живут, и я, признаюсь, огорчился и… удивился. Несмотря на то что я учусь научному подходу, пытаюсь исследовать общество с помощью цифр и фактов, которые должны дать правдивую картину, сам я оказался в плену дурацких клише. Удивился, что совсем не все евреи богаты. А мне-то казалось, что пусть даже не богатые, но никто из них понятия не имеет, что такое кризис.

В общем, мне еще учиться и учиться.

13. Взрыв

Рафаэль

Октябрь 1980

Помрачение, тошнота. Эмоциональный передоз. Слишком быстрый переход от радости к боли, от беззаботного веселья к грызущей тревоге. Мне хочется заорать, зарыдать, выскочить на улицу и драться. С кем?

Сегодня Симхат-Тора, праздник Торы, праздник радости. В синагогах не протолкнуться. Евреи приходят всей семьей со свитками Торы в руках, чтобы в кругу танцевать с ними. Мужчины, женщины, дети — все поют, танцуют, хлопают в ладоши. Свитки переходят из рук в руки, их целуют, поднимают, показывают друг другу в память о Моисее, который спустился с горы Синай три тысячи пятьсот лет назад. Мы празднуем великое событие в истории нашего народа: нам была дарована Тора. Ребятишки порой не хотят идти в синагогу, им скучно слушать нескончаемые непонятные молитвы, странное пение, которое ничего им не говорит, но в этот день они бегают по синагоге в полном восторге и ловят конфеты, которые бросают им матери с балкона, отведенного для женщин.

Я поднял голову и нашел глазами Сесиль. Да, Сесиль, моя гойка, тоже сидела на балконе в толпе евреек, она была немного растеряна и отвечала улыбками на любопытные или подозрительные взгляды соседок. «Слишком светловолосая, слишком белокожая, слишком растерянная, вряд ли она из нашей общины, — наверное, думали они. — Может, познакомить ее с моим сыном…»

Я предложил Сесиль пойти со мной на праздник просто так, ни о чем особенно не думая. Она согласилась с радостью, поняв, что я приоткрываю перед ней завесу, прячущую нечто, очень для меня существенное, к чему до сих пор она имела только косвенное отношение. И теперь я, стоя внизу и хлопая в такт пению в ладоши, раздумывал, какой же все-таки тайный смысл был в моем приглашении? Чего я ждал от присутствия Сесиль на празднике. Выбор праздника вряд ли был случайным. Танцы, радостные напевы, мистический экстаз — наверное, я хотел, чтобы она увидела праздничный облик тех, с кем я чувствовал себя связанным, не считая при этом, что нахожусь в подчинении.

Я смотрел на Сесиль, на ее застенчивую улыбку, на большие удивленные глаза, и она казалась мне такой красавицей, таким чудом среди чернявых смуглянок. Ее очевидная на всех непохожесть светилась, как ореол, и у меня невольно сжималось сердце. От любви или от сострадания? Меня привлекло ее сияние? Или мне не по душе мои смуглые землячки? Нет, нет, своих земляков, единоверцев, я очень люблю вопреки всем их недостаткам. Недостатки недостатками, но я знаю, сколько в них сердечности и щедрости, сколько незаживающих ран, сколько боли. И мне хочется, чтобы Сесиль их тоже полюбила. Почему? Наверное, потому что они часть меня, та часть, за которую я не хочу краснеть.

Внезапно в синагогу вбежал мужчина. Он высоко поднял руки и казался в куда большем возбуждении, чем те, кто плясал вокруг. Он закричал, и все повернулись к нему. Нам на секунду показалось, что он в экстазе радости. Но стоявшие к нему ближе, слышавшие его слова, застыли в ужасе. Испуганные голоса зазвучали громче, громче, перекрывая все еще звучавшее пение, и наконец совсем его заглушили. Теперь стали слышаться только крики. Мужчины обняли головы руками. Те, кто вроде меня так ничего и не расслышал, задавали вопросы. Новость, обегая собравшихся, дошла и до нас. Настала и моя очередь передавать ее дальше. «Покушение… в синагоге… в Париже… убитые… бомбой… Кто?.. Когда?.. За что?..»

Крики. Восклицания. Слезы.

«Не может быть!» «Господи! Господи!» «Только не здесь!» «Выходите!» «Спасайтесь!» «Это крайне правые!» «Нет, это палестинцы!»

Никто не трогается с места. Свитки Торы тоже замерли, они больше не танцуют. Кто-то предложил положить их снова в ларец. Кто-то не согласен.

Синагогальный староста взял слово: