Пока Париж спал

– Твой отец Жан-Люк совершил очень храбрый поступок. Он спас тебя от нацистов. Я не его имел в виду. Это французские жандармы арестовали детей и передали их нацистам. Я думаю, многим пришлось делать то, чего им не хотелось. Война делает это с людьми.

– Я люблю своего папу, он самый лучший папа во всем мире.

Пытаюсь проглотить комок в горле.

– Ты и должен любить его, Самюэль. Никто не просит тебя перестать его любить. Но ты знаешь, что твоя мама здесь сделала тоже кое-что очень храброе, что некоторые матери были не в силах сделать. Несмотря на то, что тебе был всего месяц, она отдала тебя, потому что знала – это твой единственный шанс выжить. Она лишилась всех этих лет с тобой и теперь хочет, чтобы ты вернулся. Ты можешь это понять?

Я пожимаю плечами. Не хочу думать о ней.

Месье Леплан пристально смотрит на меня и ждет, пока я отвечу что-нибудь.

– Я не принадлежу ей, – тихо говорю я.

– Конечно нет. Никто никому не принадлежит, но дети должны быть со своими родителями.

– Мои родители в Америке.

– Ты так думал все это время. Но теперь мы знаем, что они во Франции.

– Нет! Мои настоящие мама с папой в Америке.

– И однажды ты вырастешь и сможешь поехать туда сам и навестить их, но сейчас ты должен дать шанс новой жизни. Это такая чудесная возможность: ты можешь выучить французский язык, узнать свою историю, открыть для себя другую культуру…

– Но я не хочу. Мне здесь не нравится.

Директор чешет голову и смотрит на меня так, будто пытается придумать что-то. Может, думает о том, как мне тяжело. Мне кажется, он может понять больше, чем инспекторы или психолог, с которым я говорил. Никто из них в действительности так и не понял, что я американец, а не француз.

– Ну, хватит историй на сегодня, – он смотрит на часы, – давай лучше подумаем о будущем. Для лучшего будущего мы должны дать молодым образование, не так ли? Давай-ка займемся этим.

Он такой же, как все. Он не поможет мне. Я вытираю лицо и говорю себе, что однажды я вернусь домой, в Америку. Клянусь.

– Пойдем, я познакомлю тебя с классом, – говорит директор.

Когда мы заходим в аудиторию, дети сидят за отдельными деревянными столами. Они встают.

– Bonjour, Monsieur Leplane, – хором говорят они и садятся обратно.

Учительница – это женщина с длинными темными кудрявыми волосами и смуглой кожей. Она улыбается мне своими темными глазами, которые напоминают мне маму. Затем кладет руку мне на плечо и ставит перед классом. Я не знаю точно, что она говорит, когда представляет меня, но слышу «Les États-Unis», а это значит Америка. Дети смотрят на меня оценивающе. Они не улыбаются, поэтому я тоже не улыбаюсь.

Меня сажают рядом с парнем, которого зовут Зак. К моему облегчению он улыбается мне, когда я сажусь рядом. Кажется, он неплохой, со своей широкой улыбкой и щелью между передними зубами.

– Я наполовину американец, – шепчет он, – держись меня.

Наконец-то мне будет с кем поговорить.

Учитель находит у меня в пенале stylo plume и кладет в мою руку. Зак позволяет списать у него, но писать приходится много, и рука начинает болеть. Я чувствую, что на среднем пальце появляется мозоль.

Когда звенит звонок на перемену, я иду за Заком на игровую площадку.

– Мой отец американец, – говорит он, когда мы выходим на улицу. – Он встретил мою маму, когда американские солдаты пришли освобождать Париж. Спрыгнул с грузовика, когда увидел ее в толпе, и поцеловал, все американские солдаты целовали французских девушек. – Он засмеялся, – Мама сказала, что они были так рады освободиться от нацистов, что целовали их в ответ.

Я не знаю, что сказать, поэтому просто улыбаюсь.

– Это было в 1944-м, а я родился в 1945-м, – гордо произносит он.

Значит, он на целый год младше меня. Думаю, меня отправили в класс на год младше из-за моего французского.

Мне сильно хочется в туалет, а ноги снова чешутся.

– Мне надо в туалет.

Зак смотрит на меня несколько секунд, прежде чем ответить.

– Он вон там, – указывает на небольшое бетонное здание.

Я бегу туда. Внутри стоит группа мальчишек. Они точно устроят мне проверку. Я задираю голову и избегаю их презрительные взгляды, когда прохожу мимо. Двери в кабинки открыты, и можно увидеть, что вместо унитазов там дырки в полу. Ничего, говорю я себе. Мне очень надо сходить, я терпел все утро. И еще хочется почесать ноги. Я захожу в одну из кабинок, но на дверях нет замков, а внутри пахнет какашками. Меня начинает тошнить, и внезапно в туалет уже не хочется. Я просто хочу выбраться наружу, но мне приходится снова идти мимо мальчишек. Я совершаю роковую ошибку и смотрю на них.

Они начинают свистеть себе под нос. Я не знаю, что делать.

Один из них со всей силы толкает меня в кабинку. Мои ноги скользят, и я начинаю падать, но выставляю руки вперед и упираюсь в стену. На ощупь она склизкая. К горлу опять подступает тошнота, и я слышу, как они смеются у меня за спиной.

Затем звенит звонок, и они убегают. Я пытаюсь подавить тошноту. Резким движением сдергиваю штаны как раз тот момент, когда моча начинает стекать вниз по ногам.