Пока Париж спал

– …Купается в солнечном свете, и если поехать туда в июне, можно увидеть бескрайние поля фиолетовой лаванды. Там выращивают все: подсолнухи, которые тянутся к восходящему солнцу, и поля оливковых деревьев с серебряными листьями.

– Свозишь меня туда когда-нибудь?

Он поднес бокал с вином к свету, прежде чем вдохнуть его аромат; их глаза встретились.

– За нас в Провансе, – прошептал Жан-Люк.

Шарлотта покрутила бокал, будто сомневаясь в том, стоит ли ей пить.

– Попробуй. – Жан-Люк сделал глоток. – Оно не плохое – для домашнего вина.

Она поднесла стакан к губам и осторожно сделала глоток.

– Приятное.

Шарлотта облизнула губы.

Снова вернулась официантка и, не сказав ни слова, поставила перед ними тарелки. У Жан-Люка заурчало в животе при виде сочного сыра на поджаренном хлебе.

Глаза Шарлотты расширились.

– Выглядит вкусно.

– Bon appétit.

Жан-Люк смотрел, как она взяла нож и вилку и отрезала небольшой кусочек. Затем, прямо перед тем, как положить кусочек в рот, она остановилась и посмотрела на него.

– Спасибо, Жан-Люк.

– Не за что. Я бы хотел сделать для тебя еще больше. Когда закончится война, я отведу тебя в особенное место.

– Это место особенное.

Она взяла еще кусочек.

– Как же здорово есть нормальную еду.

Жан-Люк с радостью наблюдал за ней. Девушка сделала еще один глоток вина и украдкой посмотрела на него.

– А ты разве не голоден?

Он улыбнулся и посмотрел на свою нетронутую еду.

– Прямо сейчас мои мысли заняты другим. – Он наклонился к ней. – Я скучал по тебе, Шарлотта.

Она слегка улыбнулась, ее глаза засияли.

– Как сильно?

– Вот так.

Жан-Люк дотронулся до ее щеки.

– Как твои дела?

– Я скучаю по времени, когда могла видеть твою улыбку каждый день.

– А я скучаю по твоей. Больше, чем ты можешь себе представить.

– Давай поедим, – добавил он после паузы.

Они ели в мирном молчании, наслаждаясь вкусом настоящей пищи.

– Как дела в госпитале?

Жан-Люк не собирался заводить разговор об этом, но слова сами слетели с языка.

Улыбка исчезла с ее лица.

– Мне надо уйти оттуда. Неправильно там находиться. Мне просто нужно собрать всю смелость и сказать об этом родителям.

Она с тревогой осмотрелась по сторонам, словно кто-то мог ее услышать.

– Не переживай, никто не слышит. Но не расстраивайся так из-за этого. Мы все в той или иной мере стали их сообщниками.

– Что ты имеешь в виду?

Она нахмурила брови.

– Ну, мы позволяем им брать нашу еду, наше вино, наши земли, наши дома. Трудно – даже невозможно – обычным гражданам вроде нас идти против военного присутствия немцев здесь; не так уж много можно сделать в одиночку.

Он подлил ей вина, хотя она выпила всего пару глотков.

– Да, но мы ведь должны хотя бы попытаться сделать что-то, разве нет?

Жан-Люк кивнул.

– Ты ведь знаешь, где я работаю?

– Не совсем… Не думаю, что ты мне говорил.

Он потер глаза и оглядел кафе. Пока они сидели здесь, никто больше не заходил, а те двое мужчин уже ушли, осталась только одна пара в нескольких столах от них. Но они были больше заинтересованы друг другом, чем происходящим вокруг. Он наклонился ближе к Шарлотте и понизил голос:

– Я работаю в Бобиньи, это станция в Дранси – лагере, откуда увозят всех евреев.

Он сделал большой глоток вина. Протерев губы тыльной стороной ладони, он продолжил:

– Шарлотта, они их увозят тысячами, и мы не знаем, куда их везут.

– Разве их отвозят не в трудовые лагеря в Германии?

Он покачал головой.

– Мне кажется, их отвозят куда-то очень далеко и потом… потом избавляются от них.

– Что? Что ты имеешь в виду?

– Прости, Шарлотта. Я не хотел об этом говорить.

Он обхватил голову руками.

Шарлотта потянулась к нему и дотронулась до его руки.

– Скажи мне, что ты имеешь в виду.

Жан-Люк не знал, стоит ли ему продолжать. Возможно, лучше говорить на отвлеченные темы. Он мог бы разговаривать о ней, делать ей комплименты, как в госпитале. Это было весело, но его ум сейчас занимали более серьезные вещи. Время неслось так быстро, что было не до фривольностей. Он посмотрел прямо в ее темно-карие глаза, желая, чтобы их разговор был совсем иным.

– Они запихивают их в вагоны для скота – столько, сколько могут вместить. А потом их увозят. Без воды, без еды. Кто-то рассказал мне, что слышал, как один из бошей хвастался, что им удалось запихнуть больше тысячи людей на последний поезд.

Шарлотта побледнела.

– Я так больше не могу.

Она потрясла головой, будто пытаясь вытряхнуть из нее услышанное.

– Но этого не может быть. Зачем им это делать?

– Тсс.

Мимо прошла официантка.

– Tout va bien?

– Да, спасибо. Не могли бы вы только принести нам графин воды, пожалуйста?

– Конечно. – Она развернулась на каблуках и ушла.

– Не беспокойся, она ничего не слышала. – Жан-Люк сделал паузу, понизил голос и наклонился еще ближе к Шарлотте.

– Зачем? – повторил он, рассмеявшись. – Потому что это война, а еврейские иммигранты их враги.

– Но ведь теперь забирают и евреев, рожденных во Франции, не так ли? – Она подперла голову руками, ее глаза потемнели. – Как бы я хотела сделать что-нибудь.

Вернулась официантка с графином воды. Она многозначительно посмотрела на их недоеденные блюда.