Пока подружка в коме

— Люди не стали другими. Нет, мир изменился, в том смысле, что жизнь стала быстрее, а сам мир интереснее и даже в некотором роде чище. Вот машины, например, — они больше не дымят, как раньше. А люди — всё те же. Они даже… я бы сказала… ну как же это… как назвать противоположность прогрессу?

— В нашем случае — регресс.

— Вот-вот, люди, как ты там сказал, регрессировали. Слушай, Джаред, ты где таких слов-то набрался?

— Как бы тебе объяснить… Понимаешь, в загробной жизни есть своего рода учеба. Ну, как уроки английского. Только прогуливать нельзя. Но сейчас не об этом. Ты говорила о регрессе.

— Да. Взять хотя бы Меган — мою дочь. Она ведь даже не верила в будущее, пока все это не стряслось. Она думала, что будущее — это смерть, преступления, беззаконие. То, что будущего больше нет, что оно кончилось, она восприняла совершенно спокойно. У нее есть дочь, Джейн. Она родилась слепой и с явными психическими отклонениями. Наверное, это из-за смога и прочей нынешней гадости, но Меган считает, что так все и должно быть. Честно говоря, в будущее никто особо и не верил. Ричард, Венди — они словно предчувствовали, что все кончится.

— В чем это выражалось? — Мое тело вспыхивает оранжевым светом — от нетерпеливого ожидания.

— Наркотики, например. Пэм и Гэм глотали их и кололись, да и сейчас пытаются, если удается раз добыть что-нибудь, что еще не испортилось. Просто мысль о том, что впереди у них еще лет сорок вот такой жизни, оказалась для них неподъемной ношей. Венди — та с головой ушла в рутину, загрузила себя работой. Лайнус и вовсе несколько лет где-то пропадал, искал смысл жизни, не нашел и окуклился, замкнулся в себе, замшел и стал циником. У Меган родился слепой недоразвитый ребенок — она от этого слегка впала в аутизм. Ричард? Ричард пил запоем и надеялся при этом на одно — на меня. Он думает, что я этого не знаю, но я все чувствую. Тебе ли не знать, Джаред, что шансов на мое выздоровление практически не было. Так что Ричард имел полную возможность провести всю жизнь, оплакивая меня, и не сталкиваться при этом с настоящим миром.

— Точные наблюдения. Но не слишком ли ты сурова?

— Джаред, пошевели мозгами, посмотри на меня! Я же чудовище. Что-то вроде самки инопланетян из тех, что Лайнус с Гамильтоном лепили для своих фильмов. Я променяла свое тело на возможность узнать, что жизнь в будущем станет пустой и бессмысленной. Каково? Ничего себе сделочка.

— Да уж… Но ты мне вот что скажи: ты бы смогла почувствовать эту бессмысленность жизни, если бы привыкала к ней постепенно, шаг за шагом, как твои друзья?

Карен вздыхает:

— Скорее всего — нет. Доволен теперь? Может быть, вернешь мне мое тело?

Карен хватает с передней панели сигареты Пэм, затягивается и начинает кашлять.

— Ты куришь? — спрашиваю я.

— Ну ты и скотина! Да, теперь — курю. С сегодняшнего дня. Черт, голова кругом идет. Да, слушай, как тебе Бог?

— Карен, не строй из себя клоуна. Тебе это не идет. Мы ведь не на уроке обществоведения.

— Ладно, согласна, чушь сморозила. Тогда скажи, как ты? Ну, в том смысле, что ты ведь умер. Пойми, я не дурака валяю. Мне действительно интересно. Поставь себя на мое место.

— Да ты за меня не беспокойся. Я здесь просто тащусь. Волноваться скорее нужно за тебя и за остальных.

— За нас? Еще не хватало. Брось ты это. Мы — неудачники, кому мы, на хрен, сдались? Иди поищи себе кого поприличнее, вот за них и волнуйся.

— Карен, не говори так. Это неправда. И мы оба это понимаем.

Карен смотрит на меня так, словно я позволил себе похабную шуточку.

— Ладно, — говорю я, — пора мне. Еще в универсам зайти надо.

— Ну, я-то никуда не пойду, — на тех спичках, что у меня вместо ног, особо не расходишься. Я чувствую себя как стеклянная птичка, аккуратно-аккуратно опускающая клювик в стакан с водой. Да, кстати, если ты к ним в магазин собираешься, предупреждаю: Пэм с Гамильтоном изведут тебя. Совсем чумовые стали. В последнее время им приспичило смотреть кино про герцогиню Виндзорскую, в «Студии 54»[24] снимали, со звездами какими-то. Так они от этого кино совсем сдурели. Чушь несут — как сумасшедшие.

— Ну, это я перетерплю.

— Кстати, Джаред, ты еще не ответил на многие мои вопросы. Не уходи. Давай отвечай, и поживее: в чем все дело? Что будет дальше? Что — еще десять лет жить вот так? Или двадцать? Тридцать?

— Этого я сказать не могу. Кому как не тебе знать, как это бывает.

— Значит, ты все-таки что-то знаешь?

— Вот что, Карен, давай-ка открывай дверь.

Дверца машины открывается.

— Вытаскивай ноги, — командую я.

Карен повинуется.

Я подхожу к ней, опускаюсь на колени и целую ей обе лодыжки. Затем поднимаюсь и говорю ей:

— Вставай!

Карен, недоверчиво улыбаясь, шагает на землю.

— Беги! — требую я.

И она бежит. Обегает машину, затем мчится через всю стоянку, крича при этом от радости. Ее ноги опять здоровы.

— Джаред, ты чудо, я тебя обожаю! Я люблю тебя! — кричит она.

И я отвечаю, хотя она уже далеко и не слышит меня:

— Я тоже тебя люблю.

28. Будущее просто вранье