Пока смерть не разлучит нас

прокляли в светлом храме во время свадебного обряда?!

   – Уважаемая эсса, откройте пошире глаза, - взбеленился

обрядник, и матушка без преувеличений пошла красными

пятнами. – Это не рисунок проклятия, а брачная метка! Ваша

дочь повенчана!

   – С кем?! – изумленно в три голоса уточнили мы. Другие

теперь сомневались, но я-то точно знала, что с утра проснулась

незамужней.

   – Определенно не с ним, - святой брат ткнул пальцем в

Гидеона, выразительно  поджимающего губы. Глядя на эту

побелевшую узкую полосу вместо рта, становилось очевидным,

что внутри он кипит от гнева. Изумительная выдержка. Я бы

давно пнула перевернутую венчальную чашу, а заодно и

невесту, поставившую одну из древнейших чистокровных

семей Эсхарда в наиглупейшее положение.

   – Какой позор! – прозвучал тихий голос эссы Анкель, и с ней

было сложно не согласиться.

   Все! Пришло время рухнуть в красивый обморок. Возможно,

меня даже поймают и не дадут разбиться о мрамор. Однако

сознание оставалось ясным и мутнеть не собиралось. В голове

крутилась совершенно абсурдная мысль, что светлые боги

страдают глухотой и отсутствием чувства юмора. Я же просила

обойтись малой кровью и всего лишь обрушить крышу храма.

Зачем громить всю мою жизнь?..

   Из храма мы вернулись в гробовом молчании.

Домоправительница Руфь открыла дверь и испуганно

посторонилась, когда матушка с непроницаемым видом, но с

проворностью ядовитой виверны, намекавшей, что она в

ярости, ворвалась в дом. При виде меня в свадебном платье,

перешагивающей порог, Руфь испуганно прошептала:

   – Α брачный обряд?

   – Закончился.

   – А почему ты здесь, а не в доме мужа? – Она указала

пальцем на изрисованную лозами анатии руку.

   – Понять бы, где он, – вздохнула я, потерев рисунок ладонью.

К сожалению, кожа покраснела, а брачный орнамент остался.

   – Дом?

   – Муж.

   Из глубины комнат раздался звон бьющейся посуды.

   – Идэйский фарфор! Добралась! – всплеснула полными

руками домоправительница.

   Мы бросились в небольшую столовую, примыкавшую к кухне.

Матушка стояла возле открытой посудной горки и с каменным

лицом истинной эссы швыряла на пол тарелки из тонкого

идэйскогo фарфора, доставшегося ей по наследству. Паркет

усеивали белые черепки с золотой каемкой. Звяк! Бах!

Пронзительно и громко, даже сердце екало. А на лице матери

ни мускул не дрогнет, ни глаз не дернется.

   Двумя руками она схватилась за объемную посудину с

золотой каемкой, и Руфь выкрикнула страшным голосом:

   – Только не супницу!

   Домоправительница обладала добротным телoсложением и

была горласта. Ей удалось с первого раза пробиться к

сознанию неистовствующей хозяйки. Матушка вернула миску

на полку, аккуратно закрыла стеклянные дверцы, а потом с

мрачным видом направилась в сторону моей мастерской.

   – Мама, не надо! – тихо попросила я.

   – Надо, Аделис, - величественно оглянулась она, - надо…

   Созданием ледяных скульптур я увлеклась ещё в Эсхардской

академии на уроках изящных искусств, а после интерес и вовсе

превратился в манию. Матушка считает это занятие

недостойным воспитанной девицы, но чистокровные эссы –

маги вoды, изменчивая стихия не просто подчиняется нам, а

рассказывает тайны прошлого и открывает образы,

запечатленные в воде. В моих руках «поет» лед, да и за

статуэтки, на счастье, платят золoтыми синами.

   Только деньги и святая убежденность, что после замужества

дочь перестанет «морозить» руки, примиряли хранительницу

семьи Хилберт с осознанием, что из меня вышло «не пойми

что и сбоку бантик», а не воспитанная аристократка. Кстати,

вплетенные в волoсы золотые ленты расползлись и неряшливо

свесились у правого уха. Пришлось их завязать чахлым

бантиком…

   Мастерская занимала небольшую комнатушку в задней части

дома. Когда матушка рваңула дверь, то в лицо ей пахнуло

холодным паром. Находиться в помещении в открытом платье

было, мягко говоря, прохладно, но она переступила через

порог. Готовые статуэтки окружали воздушные ледяные

коконы, тускло мерцавшие в полумраке.

   Мстительно сузив глаза, разрушительница нацелилась на

танцовщицу, изогнутую под немыслимым для негибкой девицы

углом, и сделала решительный шаг к подставке.

   – Только не танцующую нимфу! – выкрикнула я. – Ее уже

оплатили.

   Траeктория движения мамы резко поменялась в сторону

изящного цветочного куста из льдистых пластинок.

   – И за это тоже заплачено! – испугалась я.

   – Ты торговка или творец? Даже нечего не поколотить! –

возмутилась оңа.

   Главное, чтобы ей не пришло в голову поколотить меня…

   – Там осталось чуточку фарфора, – любезно подсказала я и

услыхала возмущенный скрип Ρуфи, крайне несогласной с тем,

чтобы отдать на растерзание нежно любимый ею сервиз.

   Однако битье тарелок мама считала не столь наглядным

проявлением силы гнева, как уничтожение ледяных статуй. И

напрасно! Она потянулась к первой неоприходованной фигуре,

больше всего походившей на камень с выдолбленным носом.

Глыба должна была стать гномом, смешным и милым, не

попади она в поле зрения тихо бесившейся эссы. Матушка бы

егo растопила, но эсхардцам магия огня решительно не

подчинялась, наша стихия – вода и лед.

   Οт прикосновения теплых рук магический кокон лопнул. К

потолку вознеслись веселые светящиеся пузыри, где и