Пока тебя не было

Правда была в том, что она дала себе пять лет сроку. Она не знала, чего хочет, поэтому стала пробовать все, что, как ей казалось, могло ей понравиться. Пошла на вечерние курсы керамики, но бросила спустя семестр. Помогала другу, у которого была садоводческая фирма (бородатому мужчине, которого Майкл Фрэнсис видел за окном во дворе сквота). Работала в чайных Британского музея. Спала с мужчинами, потом с другими мужчинами, потом с несколькими женщинами. Пробовала траву, потом ЛСД, но решила, что это как спать с женщинами – хоть и приятно, но не ее. Она знала, что ищет: то, что разведет огонь под ее жизнью, разогреет и запустит ее, преобразит, придаст ей собственное движение. Пока ничего не получалось. Ифе нравилась керамика; ей нравилось по утрам в чайной, пока там было не слишком шумно, когда там сидели одни ученые, погруженные в глубокомысленные размышления за поеданием вчерашних сконов; ей не нравилось возиться в саду – все равно что работа по дому, только на улице, думала она, – не нравилась кислота, не нравились заплесневелые стены сквота. Она нашла работу художника по декорациям на ВВС, и на какое-то время ей показалось, что, возможно, это и есть то, что она искала. Она могла это делать, у нее хорошо получалось; у нее была как раз такая фотографическая память, как нужно, как раз то внимание к деталям. Она могла выстроить декорацию в уме, потом пойти и воспроизвести ее в студии. Но после того как ей в пятый раз велели создать гостиную эпохи Регентства, она ощутила, как ее внимание ослабело и начало блуждать.

На шестую гостиную эпохи Регентства пришелся раскол – именно так Ифа теперь это воспринимает, их расщемило надвое, как дерево, в которое ударила молния, – с Моникой, начавшийся с больницы. Потом Джо взял и ушел, а затем Питер захлопнул перед ней дверь, так быстро, что пришлось отступить назад. Какое унижение, какой шок. Он же почти чужой человек, в конце концов. А ее сестра где-то в доме у него за спиной; и она знала, что Моника там. Уходя прочь по дорожке, Ифа корчилась от желания запрокинуть голову, как волк, и звать ее по имени – Моника, Моника, – как бывало, когда она была маленькая и Моника за ней присматривала, пока мать куда-нибудь выйдет. Если Ифа не могла найти сестру, теряла ее в доме, то вставала в прихожей и выкрикивала ее имя, а в груди поднимался ужас. За стеклом входной двери в розетках все шли и шли тени: а вдруг одна из них повернет, пройдет по дорожке и возникнет, огромная и безликая, за полосатым стеклом? Пространство под диваном начинало ее тревожить: обивка местами свисала, обмякнув, как тела грызунов. А дыра в плинтусе, там, где раньше стоял старый бойлер – жуткий рот в темные, захламленные внутренности дома. Она выходила в прихожую, но дальше не шла, потому что не могла забраться по лестнице, рискуя никого не найти наверху и остаться там одна, а выключатели висели слишком высоко на стене, не дотянешься, и занавески еще не закрывали темноту, и она выкрикивала имя сестры, снова и снова. Моника всегда появлялась. Всегда. И всегда бегом. Мчалась вниз по лестнице к ней. Спешила, чтобы схватить ее в объятия, прижать лицом к мягкой шерсти свитера. «Я была недалеко, – говорила она, – совсем недалеко». И делала Ифе тост с корицей, чтобы той стало лучше.

На тропинке, ведшей прочь от фермы, Ифа едва не споткнулась о кота с клочковатой черной шерстью, и ей хотелось, как и прежде, позвать сестру, хотелось, чтобы та прибежала и сказала, что она рядом. Но вместо этого Ифа обогнула кота, хотя он шел к ней, вопросительно подняв хвост трубой, и зашагала по засыпанной листьями дороге.

В лаборатории Эвелин Ифа включает проявитель и раскладывает в его коническом белом свете полосы пленки по десять кадров, выстраивая их так, как нравится Эвелин: каждый ловит мгновение жизни, словно стакан, накрывающий пчелу.

Она как раз выкладывает последнюю полосу, когда оживает телефон. Она бросается на другой конец комнаты и подносит трубку к уху.

– Студия Неметов, – говорит Ифа.

– Привет.

Она оседает на пол, почти облегченно, стаскивая телефон себе на колени.

– Ты вернулся, – говорит она.

– Да. Сегодня утром. Приехал поездом. Вообще-то несколькими поездами. Ты не поверишь, сколько я ехал.

– Можешь мне сам рассказать попозже.

– Могу? – Она слышит в его голосе улыбку. – Ты сможешь выбраться?

– Конечно. Эвелин ушла на ланч и меня официально отпустили до конца дня.

– У тебя? Через полчаса? Сорок минут?

– Жду.

Она сметает контрольки в небрежную кучку, опустошает ванночки для проявителя и споласкивает их под краном. Когда она выходит из лаборатории, ее изумляет сияние солнца, она теряется, не находя в квартире той же тьмы, словно забыла, какое сейчас время суток и время года. Ифа мечется по квартире в поисках разбросанных вещей: жакета, темных очков, ключей, сумки. Сбегает по лестнице, выходит из здания и спускается в метро.