Пока тебя не было

– Слушайте. – Он вытянул ногу и потрогал сумку носком ботинка. – Простите, что назвал вас англичанкой. Ифа. – Он словно обдумывал ее имя, широко улыбаясь. – Понял. Ирландское, да?

– Ага. Ева по-нашему.

– А пишется как?

В ответ она продекламировала нараспев:

– И-ф-а[8].

– Поразительно. Всего одна согласная. Как будто ваши родители бросили камешек на пишущую машинку и просто назвали вас тем, что отпечаталось на странице.

Она застегнула молнию на сумке.

– Вы всегда такой вежливый?

Он снова улыбнулся.

– Может, нам сходить пообедать?

– Пообедать? – повторила она, тыча пальцем в сторону окна, за которым темнело небо.

– Поздний обед, – сказал он. – Давайте, поучите меня ирландскому. Я вас могу научить шестью способами резать морковку и как лучше скрыть свою личность. Ну кто устоит?

Она покачала головой:

– Мне нужно на работу.

– На работу?

– Работу за деньги. Я ночами выдаю пропуска в одном месте на Бауэри.

– Не в знаменитом музыкальном клубе? Все говорят, что мне туда непременно надо сходить. Вот, может, и схожу. Пройдусь с вами.

Ифа лежит на спине, заложив руку за голову. Голова Гейба покоится у нее на животе; она чувствует ее тяжесть с каждым вдохом. Он обводит пальцами ее тазовую кость, движется поперек живота. Она касается по-новому остриженных волос на его затылке. Она никогда не видела таких волос: густые, черные, торчат во все стороны. Не волосы, а обивка. Или листва. Она захватывает прядь и тянет, с силой.

– Куда ты ездил? – спрашивает она.

– Э, – мягко противится он, – больно же.

Она не отпускает.

– Мне нужно было уехать, понимаешь? Пару ребят из тех, кого я знаю, забрали. Просто показалось, что оно… слишком близко.

Она выпускает его волосы.

– Но куда ты ездил?

– Я сказал, в Чикаго. Я там кое-кого знаю. Ездил повидаться и переждать, пока все уляжется.

– И как, улеглось?

Он переворачивается к ней лицом. Кладет руку в выемку между ее грудями.

– Кое-что явно нет.

Ифа отталкивает его руку.

– Гейб, я серьезно. Тебе ничего не угрожает в Нью-Йорке?

Он падает на постель и зарывается головой в простыни. Она подозревает, что он это сделал, чтобы не встречаться с ней глазами.

– Уверен, все в порядке. Не хочу прятаться в Канаде. В смысле, мне нравится Канада, но, понимаешь, Нью-Йорк – мой город, здесь мое место, и, – он берет ее за руку, по-прежнему не глядя на нее, – здесь люди, с которыми я хочу быть рядом.

Ифа смотрит на трещину в потолке. Следит за ней от оконной рамы до отверстия под провода светильника.

– А что с программой амнистии? Эвелин говорит, если сдашься, в тюрьму не отправят. У какой-то ее знакомой сын так сделал. Ему просто теперь нужно будет заниматься общественной работой…

– Два года. – Гейб садится. – Я знаю. Но это же бред, Ифа, эта программа – бред. Амнистия с условиями! Этого недостаточно – ни мне, ни любому из тысяч ожидающих. Я не пойду на то, чтобы меня корили, грозили пальчиком, на все это «накажите-меня-а-я-скажу-я-больше-не-буду». Я не для того почти шесть лет ставил свою жизнь на паузу, чтобы принять такую сделку. Нет. Или полная, безусловная амнистия, или ничего.

– Я просто подумала…

– Она будет, знаешь, – перебивает ее Гейб. – Безусловная амнистия. Знаю, что будет. Теперь это просто вопрос времени. Ее должны объявить. Единственный выход. Чтобы конституция продержалась еще следующие лет десять или вроде того…

Гейб все говорит и говорит. Ифа сползает с кровати, натягивает платье, наполняет чайник и зажигает конфорку. Гейб теперь разошелся насчет тонких различий между уклонением от призыва и отказом от военной службы. Она иногда забывает, что Гейб должен был начать учиться на юридическом, когда ему пришла повестка. Отсрочки для выпускников только что были отменены, и он, по его словам, выбрал непротивление – воспользоваться своим образованием и происхождением для того, чтобы не попасть под призыв, означало бы прибегнуть к привилегиям. Нет, он возьмется за это, как «простой человек», сказал он. Спрячется. Только так он потом сможет смотреть другим в глаза. Ифа иногда думает, не жалеет ли он об этом. Она уверена, что Гейб смог бы отговориться от отправки во Вьетнам; Гейб смог бы отговориться почти от всего.

Ифа открывает шкафчик, где держит еду, находит китайские палочки и коробку наполовину сожженных свечей. Открывает второй и обнаруживает бусы, которые, как она думала, потеряла, и горбушку лежалого хлеба. Она берет бусы в одну руку, хлеб в другую и рассматривает.

– Возвращайся в постель, – говорит Гейб, протягивая руку. – Я заткнусь, обещаю.

Ифа улыбается и показывает ему бусы и горбушку.

– Ты голодный?

Он поднимает бровь.

– Если это сегодня в обеденном меню, то нет. Если сходим напротив поесть лапши, то да. Но для начала иди сюда. Мне нужно с тобой поговорить.

Она остается стоять у плиты.

– О чем?

– О том, подумала ли ты над тем, что я сказал.