Пока тебя не было

Гретта снимает коробки со шкафа в спальне, когда слышит, как по лестнице поднимается Моника. По осторожной неуверенности каждого шага она сразу понимает, что это Моника в своих босоножках из ремешков. Потом слышит, как Ифа, которая сидела у себя, вырывается на площадку, чтобы наброситься на Монику. Гретта хмурится. Она надеялась, что Ифа легла поспать.

– Что ты имела в виду, – слышит она требовательный голос Ифы, – когда сказала про Джо и меня?

Молчание. Гретта представляет, как Моника сейчас в своей манере холодно, вопросительно поднимает бровь.

– Что про тебя и Джо?

– Что мы с Джо были близки. Ты о чем?

– Ну, вы же были, разве нет?

Опять молчание. Гретте хочется слезть с коробки, на которой она стоит, и подойти на цыпочках к двери, но она боится выдать себя, боится, что происходящее на площадке, что бы там ни случилось, прервется, свернет в сторону. Она остается на месте, неподвижно, положив руку на шляпную коробку, в которой, как она предполагает, лежит старая детская обувь. Она думала, может, Клэр что-то возьмет для своих. Может, что-нибудь подойдет Хьюи. Ноги у него большие, у этого пацана, совсем как у отца.

– Моника, ты хочешь сказать, что думаешь… что между нами… что-то было?

– Не было?

– Господи, Моника. Конечно, нет. Ты за кого меня принимаешь? Ты с ума сошла, если решила, что…

– Я не имела в виду, – цедит Моника, – такое. Я имела в виду…

Она умолкает.

– Что? – настаивает Ифа.

Она вечно настаивает на своем, с самого рождения. Не принимает отказа. Не найти никого менее похожего на ее сестру, та-то всегда была в ракушке, совсем как отец.

Отвечает Моника так тихо, что Гретта не уверена, что верно расслышала. Похоже на «ты ему сказала».

Ифа не говорит что. Она вообще ничего не говорит. Гретта нагибается вперед со своего насеста, отпускает шляпную коробку, чтобы ничего не мешало. И то, что Ифа не спрашивает, что сказала, проваливается внутрь Гретты, как камень, брошенный в пруд, потому что она всегда кое о чем смутно подозревала, а теперь оно обретает внезапную четкость. Как будто повернули объектив, сквозь который кадр выглядел размыто, и Гретта вдруг видит все ясно и отчетливо. Она проводит рукой по дереву шкафа, смахивает с края завалявшийся шарик от моли.

– Я ему не говорила, – дрожащим голосом отвечает Ифа. – Не говорила я. С чего вдруг?

– Ну, кто-то сообщил.

– Это не я.

Тишина, густая, как туман, ползет с лестничной площадки. Гретте кажется, что она могла бы протянуть руку и потрогать ее холодное вещество.

– Так вот почему он ушел, – шепчет Ифа. – Потому что узнал. И ты думала, что я…

– Он ушел, потому что ты ему сказала, – выплевывает Моника, и Гретте хочется выйти к дочери, потрогать ее за плечо и заверить: это не она, это не твоя сестра, поверь, Ифа бы так не сделала.

– Моника, я ему не говорила, – произносит Ифа. – Клянусь.

Гретта слышит, как Моника поворачивается и уходит обратно, вниз по лестнице. Слышит, как Ифа еще какое-то время стоит на площадке. Потом направляется в ванную; Гретта слышит, как она там шумит, пьет воду из-под крана, хотя, видит бог, Гретта тысячу раз говорила, чтобы брала кружку, потом отрывает туалетную бумагу от рулона, неразборчиво бормоча себе под нос. Странно, что она не избавилась от этой привычки, даже когда выросла. Потом возвращается к себе, хлопает дверью. Гретта слышит, как взвизгивают пружины, когда Ифа бросается на кровать, и этот звук заставляет ее невольно улыбнуться.

Тут она слезает с табуретки. Садится на стул Роберта, позади висит его твидовый пиджак, упираясь одеревеневшим воротником в форме буквы «п» ей в спину. Она ощущает стремление – сперва тусклое, а потом острое и рвущее – увидеть мужа, поделиться с ним всем, может быть, не словами, просто сесть рядом и знать, что он чувствует то же, что и она: их девочки, их любимые детки, в ужасающем раздрае, и ничего сделать нельзя.

Она сидит и чувствует одиночество, нехватку Роберта, смотрит в окно на платаны, на их желтые сморщенные листья, неподвижные в тихом тяжелом воздухе. Ее руки сложены на груди, лодыжки скрещены. Итак, заставляет она себя подумать, чтобы вытеснить весь ужас его обескураживающего отсутствия, что мы имеем. Моника в кухне, брякает посудой. Ифа в спальне. Майкл Фрэнсис где-то старается не высовываться, это точно.

Сухие листья на деревьях за окном могли бы быть фотографией, думает она, такие они неподвижные.

Ифа родилась на три недели раньше срока. Гретта шла из магазина на углу с Майклом Фрэнсисом и Моникой, когда отошли воды. Она не смутилась. Было начало февраля. На ней было толстое пальто и пара шерстяных чулок – они впитают самое страшное.

Она протянула сумку с покупками.

– Вот, – сказала она Майклу Фрэнсису, который шел впереди, как всегда, – понеси-ка, хорошо?

Он сделал вид, что не слышит, просто пошел дальше.

Возле нее материализовалась Моника с аккуратно заплетенными косичками, пробор делил ее голову надвое, как меловая черта.

– Я возьму, мама.

Гретта похлопала ее по плечу.

– Не трудись, она для тебя слишком тяжелая, детка.