Пока течет река

Гостиная Риты представляла собой комнату с белыми стенами, множеством книжных полок и одним синим креслом. Простой обеденный стол у окна был завален книгами и стопками листов, сплошь исписанных размашистым почерком. Она помогла принести ящики с «Коллодиона», а потом с интересом наблюдала за установкой аппаратуры. Когда все было готово, он усадил Риту за стол так, чтобы позади нее оказался чистый участок стены.

– Чуть наклонитесь в мою сторону… Попробуйте подпереть кулаком подбородок. Да, вот так.

В одеянии Риты отсутствовали нарядные мелочи, какие обычно старались выставить напоказ его клиенты, типа некстати бликующей серебряной броши, белого отложного воротника или кружевных манжет. Ее платье было простым и темным. Никаких украшений – да они и не требовались. Только симметричные линии висков, ярко выраженные надбровные дуги, тени под ними – и вдумчивый взгляд из глубины.

– Не шевелитесь, пока я веду отсчет.

Пятнадцать секунд она сидела неподвижно, а он смотрел на нее через видоискатель.

Его лучшие – самые жизненные – фотопортреты получались, когда объектами съемки были люди по натуре спокойные, не подверженные резким переменам настроения. А вот энергичные, непоседливые люди зачастую выходили неудачно: их сущность плохо поддавалась фиксации, и на снимке они напоминали восковые копии, внешне похожие на оригиналы, но лишенные их природной живости.

Рита не выпучивала глаза и не моргала без остановки, в отличие от многих клиентов, впервые очутившихся перед камерой. Она просто смотрела в объектив. Из-под темной накидки он видел, как меняется выражение ее глаз вместе со сменой мыслей, тогда как ее лицевые мышцы оставались неподвижными. По истечении пятнадцати секунд он понял, что одной фотографией не ограничится. Тут нужна была тысяча фотографий.

– Готово, – сказал он, вынимая из аппарата пластинку в светонепроницаемой кассете. – Теперь я хочу показать вам процесс проявления.

Они быстрым шагом добрались до «Коллодиона». Он бережно нес пластинку и не смог подать ей руку, но Рита и не нуждалась в помощи для подъема на борт. В каюте, уже заранее затемненной, он зажег свечу и накрыл ее плафоном из красного стекла. По тесному помещению разлился багровый свет. Он стояли рядом в узком пространстве между складным столом, приведенным в рабочее положение, и скамьей, которую он использовал в качестве кровати, когда ночевал на яхте. Их макушки были всего в нескольких дюймах от потолка, а палубу под их ногами чуть заметно покачивала река. Донт старался не думать об изменчивости разделявшего их тела расстоянии, которое уменьшалось с изгибом ее бедра, увеличивалось напротив талии и почти исчезало в районе локтя.

Он смешал жидкости из трех флаконов в неглубокой ванночке, и воздух наполнился ароматом яблочного уксуса в смеси с запахом ржавого металла.

– Железный купорос? – спросила Рита, принюхиваясь.

– С уксусной кислотой и водой. Этот раствор на самом деле красный, а не просто кажется таким из-за освещения.

Он извлек пластинку из кассеты и, удерживая ее в левой руке, аккуратно вылил на нее небольшое количество красноватой жидкости – так, чтобы она распределилась по всей поверхности. Одним изящным, быстрым, выверенным движением.

– Смотрите. Изображение начнет проявляться почти сразу – сперва более светлые детали, только здесь они будут темными… Вот линия вашей скулы, освещенной со стороны окна… Теперь все остальное, пока еще расплывчато, но потом…

Он умолк, вместе с ней наблюдая, как лицо Риты возникает на стекле. Они стояли близко друг к другу, следя за тенями и линиями, которые постепенно сливались в узнаваемые контуры, и у Донта в животе возникло ощущение, как при полете вниз с большой высоты. Похожее чувство он испытал в детстве, когда прыгнул в реку с центральной, самой высокой арки моста. Со своей женой он познакомился, катаясь на коньках по замерзшей Темзе. И вместе с ней гладко, сам того не заметив, вкатился в любовь – если только там была настоящая любовь, а не какое-то ее подобие. Но этот раз напоминал падение в пропасть – и тут уже ошибиться было невозможно.

Теперь Рита полностью отобразилась на пластинке. Лицо, прорисованное светом и тьмой, тени в глазных впадинах и зрачки, исполненные тайны. Он чувствовал, что вот-вот расплачется. Это был лучший фотопортрет из всех, им когда-либо сделанных.

– Я должен сфотографировать вас снова, – сказал он, опуская пластинку в ванну.

– Что-то не получилось?

Напротив. Он хотел фотографировать ее под всеми возможными ракурсами, при разном освещении, в разных настроениях и позах. Он хотел фотографировать ее с распущенными волосами и с прической, собранной сзади; в простом белом платье с открытой шеей и в накидке из темной складчатой ткани; он хотел сделать ее снимки на фоне реки, прислонившейся к стволу дерева или лежащей на траве… Тысяча фотографий – и ему нужны были они все.

– Получилось как раз отлично. Потому я и хотел бы сделать новые фото.

Он опустил снимок в ванночку с синеродистым калием: