Пока цветет жасмин (СИ)

Знаете, я не понимаю, что вообще со мной происходило в тот момент, но как только я взяла на руки этого ребёнка, как в сердце что-то екнуло. Я сразу же стала чувствовать просто неописуемое тепло, энергию, которая исходила от этого ребёнка. Он был для меня чужим, но я чувствовала нечто такое, что не могу передать. Наверное, меня не поймут особи мужского пола, ведь только женщина может такое чувствовать к ребенку — пусть даже не к своему. Наверное, это инстинкт материнства, который заложен в каждой женщине природой. Ну, или я не знаю, как это описать, но в тот момент мной овладело странное желание. Желание защитить этого ребёнка, приютить его и никому не отдавать.

Я всегда любила детей. И при жизни человеком, и когда после смерти я попала в Ад, к Аластару, какое-то чувство у меня оставалось. Знаете, у Аластара нас всех учили, что мы — демоны, мы не способны чувствовать. Даже не так, мы не должны чувствовать. Каждое занятие у Аластара начиналось с того, что нам внушали, что эмоции неприемлемы для демонов, что все они — палачи, созданные для пыток. И чем дольше душа находится в Аду, тем она становится чернее. Нас каждый день обучали тому, чтобы мы были только демонами: жестокими, беспощадными, паршивыми тварями, которые должны были убивать. Из нас делали черноглазых сук.

Для того, чтобы превратить чистую душу в черную, Аластар показывал пытки. Он пытал их такими способами, о которых я даже не могу рассказать. Я видела собственными глазами как мучились грешники, как их израненные души разрывало на куски, как они испытывали такие муки, что врагу не пожелаешь. Я каждый день слышала стоны и мольбы о пощаде, чувствовала, как барабанные перепонки разрывало от истошных воплей грешных душ. И это все доставляло моему учителю радость.

Для нас же, демонов, это была своеобразная демонстрация, чтобы мы становились такими, как он — палачами. Аластар думал, что такими показами сможет лишить остатки чувств, остатки чего-то положительного. И он был прав. Многие демоны и лишались умения чувствовать, переживать, становясь жестокими адскими палачами, от рук которых выли и стонали грешники. Но это было не про меня. Я пытала, выполняла беспрекословно приказы, пытала так, как меня учили. Я смогла из обычной шестерки, которая выполняла самую ужасную и грязную работенку в преисподней, подняться до ученицы Аластара и завоевать его расположение. О, совсем случайно, но ведь смогла! Я была усердной ученицей, впитывала знания как губка, и не раз давала ему повод для гордости. Я старалась не упасть в грязь лицом, и должна была делать все, дабы не потерять его доверие. Я должна была быть образцовым палачом, на которую рассчитывал Аластар, и я все делала для этого.

Но ещё я отличалась от других. В его группе было достаточно учеников, но я отличалась от них всех. Знаете чем? Правильно, эмоциями и чувствами. Сколько Аластар не пытался выбить из меня эти чувства, заглушить их, подавить, у него ничего не выходило. Я за это оказывалась в пыточной и несла наказания. Причем, это были такие наказания, которые я не могу передать словами. Но сколько бы он меня из-за них не пытал, (черт, его методы воспитания оставляли желать лучшего) ничего не выходило. Чувства оставались. Я винила во всем свой истинный сосуд, думала, что иногда попадала под её эмоции.

Так и было.

И именно эти самые чувства не дали мне тогда пытать того маленького мальчика, из-за которого я пошла против своего учителя. Я плавно подошла к теме детей. Именно сострадание и жалость к ребёнку не дали мне исполнить приказ. Я предвидела, что мне будет, знала, что наставник не оставит такое поведение безнаказанным, ведь это было прямым неповиновением, которое он пресекал самыми виртуозными пытками из его арсенала. Я сжалилась над тем мальчиком и правильно сделала. Я понимала, что наказания мне не избежать, и лучше его понесу я, чем этот ребёнок.

А потом появился Люцифер.

Но я вернусь к своим баранам. Закрутила я рассказ, пора и вернуться.

Так вот, ещё тогда, когда я находилась в пыточной, я снова почувствовала сострадание к малышу и не смогла его пытать. То было странное чувство, которое я не могла передать. То же самое было и сейчас. Я держала на руках эту новорожденную, смотрела в её янтарные глазки и нежно гладила пальцем щечки. От малышки все ещё пахло так, как пахнут младенцы. Сладкий запах молока. Она так мирно и спокойно спала, как будто и не понимала, что её бросила мамашка. Ей было пофиг на этот большой-большой проблемный мир, на взрослую жизнь. Она только сладко спала, зная, что находится на моих теплых руках, и что она пока под защитой. Что я не дам её в обиду.

Неужели во мне резко проснулось какое-то там материнское чувство? Неужели я невольно стала что-то испытывать к совсем чужому, похищенному ребёнку? Но ведь она была такой маленькой, и она сразу же мне подарила то тепло, которого последнее время мне так не хватало. Одним своим присутствием она заставила меня чувствовать что-то новое, раннее неизведанное.