Пока ты моя

«Привет, Сесилия, я знаю, недавно вечером, в пабе, все прошло не так, как ты надеялась, но это не означает, что я не люблю тебя с прежней силой. Ты знаешь, что я всегда буду тебя любить. Я дала тебе обещание — и я его сдержу. Просто мне нужно чуть больше времени. С любовью. Целую».

Хоть что-нибудь, чтобы поддержать ее, чтобы не дать умереть надежде.

Смеюсь про себя и удаляю электронное письмо. Я не могу его отправить. Кто-нибудь может случайно увидеть сообщение, прочитать его. Отследить такое письмо слишком легко. Я — не дурочка. Можно было запросто нарушить все правила, встретившись с Сесилией, но оставлять электронный след, недвусмысленно заявляя о своих намерениях, — нет, так дела не делаются. Я уничтожаю и черновик письма.

Смотрю на часы. Время еще есть. До шести мальчики играют у Пип дома. Повинуясь импульсу, надеваю пальто, ботинки, шарф и хватаю ключи от машины. Если я приду в квартиру, никто потом не сможет узнать, о чем именно мы разговаривали.

* * *

Паркуюсь и шагаю к двери. Я все еще помню код, и, как обычно, никто не потрудился повернуть ключ в замке, так что я спокойно прохожу в дом. У стены стоит велосипед Ким. Неужели она не поехала сегодня на работу? Стол в холле усеян корреспонденцией, большей частью всякой макулатурой, а рядом стоит сумка с бутылками, которые явно собираются сдать. Эта сумка здесь — целую вечность.

«Ничего из этого не должно было произойти», — печально думаю я. Она могла рассчитывать на помощь, сделать все иначе, послушаться меня. «Еще не слишком поздно», — пытаюсь я убедить саму себя, одновременно ругая за проявленную слабость. Все эти годы она заставляла меня делать такое, что я и представить себе никогда не могла. Отношения между нами все время складывались именно так — ее необъяснимая, недоступная пониманию потребность подпитывалась моим постепенно слабеющим чувством вины. «В какой-то мере утешает осознание того, что не только я во всем виновата», — думаю я, топая вверх по скрипучей лестнице. Вырываясь из ее тисков, я вижу ситуацию гораздо яснее. Сесилия — властная, обладающая даром убеждения женщина. Она всегда была такой — безрассудной, обладающей магическими чарами, которые действуют только на меня. Вот почему я пыталась — лишь пыталась! — уйти от нее, но мы обе прекрасно понимаем, что это не так просто, как кажется. Она вечно пользуется слабостью, которую я к ней питаю, прекрасно зная, что я сделаю все, что бы она ни попросила.

Одолеваю еще один лестничный пролет по направлению к квартире на верхнем этаже. Стучу в дверь. Потом прижимаюсь ухом к дереву, но не слышу ни звука. Обычно во время работы Сесилия включает радио и подпевает всякой старой чепухе. Эта ее привычка всегда сводила меня с ума. Сводила с ума в хорошем смысле — заставляла любить ее еще больше. Она всегда знала, что я сделаю для нее все.

— Хэзер! — восклицает она, потрясенная моим визитом. На ней легкий и длинный восточный халат с поясом. Она сшила его сама из старого сари. Если Сесилия не творит что-нибудь, это не Сесилия. — Что ты здесь делаешь?

— Вроде как живу здесь, — отвечаю я.

— Нет, не живешь, — тут же парирует она. — Ты съехала. Бросила меня и эту квартиру. А еще оставила здесь большую часть своих вещей. Так ты поэтому приехала? Забрать их?

Она дрожит под струящейся тканью. Волосы Сесилии разметались по плечам восхитительными волнами, напоминающими языки костра.

— Нет… на самом деле я пришла, чтобы увидеть тебя.

— О… — разочарованно тянет она, хотя я прекрасно знаю, что так Сесилия выражает радость по поводу моего прихода. — Я как раз собиралась заварить чай.

Она оставляет дверь широко открытой и скрывается в глубине квартиры.

Сесилия и чай — это по сути своей история любви. Сесилия не признает никаких чайных пакетиков, небрежно брошенных в кружку. Вместо этого она раскладывает обеденный стол (овальный стол с раздвижной крышкой, который мы купили за тридцать фунтов на аукционе, когда только-только переехали сюда), словно намечается обед из трех блюд. Действо начинается с того, что она ставит на плиту чайник. Потом Сесилия гремит огромным, с вмятинами, заварочным чайником, который, клянусь, сделан из алюминия и, кажется, уже никуда не годится. Остается только недоумевать, зачем его вообще спустили с высокой полки на грязную захламленную столешницу. Когда вода закипает, она льет кипяток в заварочный чайник, одновременно раскладывая десертные вилки с костяными ручками, облупившиеся и совершенно не сочетающиеся с цветочными тарелками, чашками и блюдцами. Потом на столе появляется блюдо-этажерка, купленное Сесилией на прошлогодней январской распродаже в «Хэрродс». «На каждой кухне должно быть что-то из „Хэрродс“», — сказала как-то Сесилия, освобождая хрупкое цветочное блюдо из оберточной бумаги. Это заставило меня полюбить Сесилию еще больше.

Или, возможно, мне просто стало ее жалко.