Пока ты моя

Если я тщательно обдумываю, что говорю, если я что-то основательно планирую снова, да еще и так быстро после очередной неудачной попытки, сейчас мне стоит держать язык за зубами. «И о чем это я думаю?» — ужасаюсь себе. Но потом смотрю на Сесилию, вспоминаю, как счастливы мы были когда-то, и понимаю: если есть хоть самый незначительный шанс вернуть это, я пойду на риск, независимо от того, чем все может закончиться. Только так и будет правильно.

— Как твоя работа? — спрашивает Сесилия.

Я чувствую горечь, с которой она буквально выплевывает последнее слово.

— Ну, я…

— Ах да! Какая же я глупая! Я и забыла, что ты не любишь это обсуждать.

Я бессильно роняю голову. Нет смысла рассказывать Сесилии о Клаудии и Джеймсе, вовлекать ее в жизнь близнецов… она этого не поняла бы. Не смогла бы понять. Все началось бы с умеренного любопытства, постепенно пробуждающегося интереса, а в итоге Сесилия закипела бы от неистовой зависти и гнева. Нет, пока мой план не претворился в жизнь, просто необходимо, чтобы Сесилия ничего не знала. Это было бы слишком жестоко по отношению к ней. Я уже наловчилась вовремя прикусывать язык.

— Ты ведь знаешь, я не хочу говорить об этом, — в который раз повторяю я. Чувствую, как в горле встает комок, и ничего не остается, кроме как впихнуть в себя бутерброд и подавить то, что я хочу сказать на самом деле.

— О, ну да, твои драгоценные работы, тра-ля-ля, — грубо поет Сесилия. — А правда заключается в том, что ты не можешь удержаться хотя бы на одной работе достаточно долго, чтобы рассказать мне хоть что-нибудь интересное. Сколько у тебя было этих работ только за прошлый год? Пять, шесть? Мне кажется, еще больше!

Сесилия не ошибается. У меня было много работ. Права она и в том, что везде у меня не заладилось, ни одна толком не сложилась.

Сесилия встает и хватает со стола свою пустую тарелку, принимаясь нервно вертеть ее в руках.

— Думаю, у тебя было множество дурацких работ, и тебя выгнали отовсюду!

Сесилия вскидывает тарелку над головой, продолжая бушевать.

— Скажи, ну что мне с тобой делать, Хэзер? Ты не дашь мне ребенка, с карьерой у тебя ничего не выходит…

Медленно прокружившись по комнате, тарелка разбивается о стену над рабочим столом Сесилии. Ливень осколков засыпает ее последнее произведение искусства.

Я пытаюсь проглотить бутерброд, но он никак не желает проталкиваться вниз, так что просто вываливается из моего рта на стол. Я поднимаюсь. Ноги трясутся.

— Ты ведь знаешь, я хочу, чтобы ты была счастлива, Сесилия, — шепчу я, и крошки падают с моих губ. Я сжимаю ее узкие плечи, и она вздрагивает. — Просто дело в том, что…

Осекаюсь, увидев выражение ее лица, — выражение доверия, потребности, надежды.

«Не подведи меня», — буквально заклинает это лицо.

— У тебя будет ребенок, — обещаю я и ухожу, чувствуя, как мне становится дурно при мысли о том, что я должна сделать.

26

Теперь, когда бойлер починили, я наконец-то могу включить отопление на полную мощность. Это просто замечательно — слоняться по дому босиком и в огромной мешковатой футболке поверх тренировочных штанов. Ночной мороз продержался до полудня, ярко посеребрив нашу улицу. После занятий в дородовой группе я позвонила на работу и сказала, что сегодня не приду. Я слишком устала. Кое-какую работу я могу выполнять дома, и мне намного удобнее сейчас трудиться здесь. Зои ушла, наверное, для того, чтобы выполнить кое-какие мои поручения, и я наслаждаюсь покоем. Но, как только усаживаюсь со стопкой папок и списком телефонных звонков, которые нужно сделать, кто-то звонит в дверь. С трудом поднимаю себя с дивана и ковыляю к двери. На пороге стоят мужчина и женщина, и вид у них такой серьезный, что, клянусь, мое сердце на секунду останавливается.

Подобных моментов боится каждая жена военного.

— Это насчет Джеймса? — в панике бросаю я.

Они выглядят именно так, как я всегда себе и представляла. На женщине — темный брючный костюм, глаза скрывают солнечные очки. Мужчина в длинном черном пальто чопорно вытянулся в струнку.

— О боже, скажите, с ним все в порядке?

Работает ли Джеймс в зоне военных действий или нет, его задания часто бывают опасны. Муж как-то рассказывал мне, что в случае чего родных уведомляют двое служащих и нам с мальчиками будет положено пособие по потере кормильца. Во рту у меня пересыхает, а сердце колотится так неудержимо, что, кажется, вот-вот вырвется из груди.

— Я — инспектор уголовной полиции Скотт, а это — инспектор Лоррейн Фишер, — произносит мужчина так, словно повторял это тысячу раз в своей жизни.

— Кто такой Джеймс, голубушка? Ваш муж? — спрашивает женщина с милой улыбкой.

Я киваю.

— Не волнуйтесь, мы пришли по другому поводу. Вы — Клаудия Морган-Браун?

Снова киваю и глубоко вздыхаю.

— Чем могу вам помочь?

— Я заходила к вам сегодня. Разговаривала с вашей няней, — объясняет женщина.

Инстинктивно чувствую себя виноватой, словно они думают, что я совершила нечто противоправное.

— А, вот оно что! Она мне не сказала.

— Мы можем войти? — спрашивает женщина.