Пока ты веришь

Экипаж остановился у калитки одного из домов, такого же небольшого и аккуратненького, как и остальные здесь. Калитка беззвучно крутанулась на смазанных петлях, открыв взору маленький дворик, клумбу, на которой цвели еще хризантемы, крылечко в две ступеньки…

Показалось, что она вернулась в Гринслей, в родительский дом. Внутри даже пахло похоже – сухой полынью, скобленым деревом, теплой глиной от изразцовой печи. И спаленка, куда Джек занес ее саквояж, светлая и уютная, напоминала ту, что была у нее в детстве.

– Знала, что тебе понравится, – улыбнулась госпожа Адалинда. – Скромно, но мило.

Эбигейл кивнула: мило.

– Здесь остальное. – Магиня поставила на маленький столик кожаный чемоданчик. Хотела открыть, но Джек придержал ее руку.

– Что остальное? – спросила Эби.

Госпожа Адалинда посмотрела на нее, потом – на механического человека и укоризненно покачала головой.

– Ты ей не сказал?

– Скажу, – проговорил Джек. – Сейчас.

Женщина передернула плечами и пошла к выходу.

– Подожду в экипаже, – бросила, не оборачиваясь.

А Эби осталась стоять посреди комнаты рядом со столиком, на котором, неоткрытый, стоял чемоданчик магини, рядом с Джеком.

– Этот дом – твой, – проговорил тот. – Будешь здесь жить. Если понравится. Если не понравится, продашь и купишь другой. Там, – он ткнул пальцем в чемоданчик, – документы. Купчая на дом и твой новый паспорт.

Девушка растерянно слушала и ничего не понимала. Точнее, то, что ей говорили, она понимала хорошо: и то, что дом этот теперь ее, и что сама она уже не Эбигейл Гроу, а Эбигейл Орсон, вдова, получила после смерти супруга свою долю наследства и сбежала подальше от мужниной родни. А вот зачем это все – не понимала.

– Тебя здесь никто не побеспокоит, – сказал Джек.

– А ты?

– И я не побеспокою. – Искусственное лицо оставалось неподвижным, но горькая усмешка слышалась даже в механическом голосе. – Тут деньги, чтобы ты ни в чем не нуждалась.

– Деньги? – Сердце кольнуло нехорошим предчувствием.

– Да. Десять тысяч.

– С-сколько? – Девушка сглотнула мешавший дышать ком.

– Десять. Тысяч.

Эби медленно приложила ладонь к груди. Казалось, что сердце после этих слов должно остановиться, но нет – стучит. Даже странно.

– Ты тоже… меня бросаешь?

Десять тысяч – значит «прощай». Без слов, объяснений и обещаний вернуться. Она знает: с ней прощались уже так.

Но тогда были слезы, многодневная тоска, а сейчас вдруг накатила злость – такая, что в глазах потемнело.

– Бросаешь меня, да? Тоже? Как он?

Кинулась на Джека с кулаками, но он же механический, что ему сделается? Даже боли от ее ударов не почувствует. А ей хотелось, чтобы почувствовал. Чтобы и ему было больно, а не только ей…

А выходило, что только ей: еще и руки о железяку эту бесчувственную сбила.

Адалинда ошибалась, полагая, будто бывший муж недолюбливает ее фамильяра. Напротив, Роксэн Фредерику нравилась. По его мнению, она вобрала в себя лучшие черты хозяйки. Вобрала, пропустила через себя, усилила кошачьей своей сущностью. Ум, изворотливость, хитрость, мгновенная реакция, жесткость и бескомпромиссность – Эдди всего этого недоставало. В глубине души она по-прежнему оставалась затюканной сверстниками девчонкой из интерната, жалостливой, ранимой и наивной, и Фредерик, хоть и питал какие-то сентиментальные чувства к той девчонке, неоднократно пытался уничтожить ее как досадную помеху для счастливого существования взрослой, самодостаточной женщины, какой он хотел видеть Адалинду. Для агента, который не станет щепетильничать в выборе решений и никогда не поставит личные чувства выше общего блага.

Но сердце у Эдди всегда перевешивало мозги. Ни жизнь, ни бывшие мужья ничему ее не научили. Последний показательный урок и вовсе обернулся фарсом. Лишиться зубов оказалось больно, растить новые – неприятно и дорого, и ради чего? Чтобы спустя время тут же ставшая бывшей супруга нашла очередного «своего мужчину» и бросилась в омут новых переживаний и проблем?

Роксэн переняла у Адалинды сильнейшие качества, главное же, что Эдди взяла от кошки, – это умение зализывать раны и забывать о них, как только стихала боль.

Может, он ошибся в ней? Может, она действительно не создана для их работы и ей нужно другое? Дышать архивной пылью, смешивать реактивы в маленькой лаборатории, составлять меню для званых обедов, согревать ночами постель для того, кто будет видеть в ней всего лишь женщину, готовить ему завтраки и рожать детей?

При мыслях о детях эмпат нахмурился, но проступившая на его лице озабоченность мгновенно сменилась легкомысленной усмешкой.

– Выйду, куплю газет, – сообщил он кошке, следившей за ним из противоположного угла гостиной. – Почитаем, не натворила ли Эдди еще чего-нибудь. Приглядишь в мое отсутствие за нашим поваром?

Фамильяр высокомерно фыркнула и отвернулась. Но подвоха не почувствовала.