Пока зацветали яблони

Она никак не прореагировала на Валерку, с которым сцепиться считала своим долгом, просто потому, что тот любил волынить, да вечно опаздывать, мастерски при этом отбрёхиваясь, чего Лариска не позволяла ни при каких обстоятельствах себе, а соответственно, и другим. Да и Валерон всё–таки тоже отдежурил в опергруппе, так что может выдвигаться до дому. Ему уж командировка на завтра точно не грозила, хотя в своё время по её грабежу отрабатывали всех, кого могли, да и практически все, даже Валерка. Был он маленький, худенький и вертлявый, с торчащими во все стороны соломенными волосами, длинным острым носом, готовый сунуть его куда не надо, как Буратино в очаг на холсте, прямо специально созданный для работы с малолетками, хотя и был на год старше Лариски. Он просто сливался с их деятельной и такой же брехучей массой. С малолетками Лариска работала очень много, несмотря на то, что дела эти должны были поручаться исключительно старшим следователям, к которым она не относилась. Но малолетки – настолько специфическая категория, что работать с ними соглашались, да, собственно и могли, далеко не все. Как говорил Витька: «Прям взял бы и размазал по стене, не знаю, что ты с ними церемонишься, да и как ты их вообще выдерживаешь!» При этом Лариска всегда представляла стену коридора райотдела, на серую поверхность которой ровным слоем от пола до потолка по идее какого–то великого дизайнера – архитектора – ремонтника простыми исполнителями в образе тёти Зины и тёти Клавы, а, возможно, дяди Пети и дяди Коли, ровной шубой были нанесены мелкие крошки, которые являлись крупицами то ли острых камней, то ли тупых стёкол. Но дерануть по ним кожу было как нечего делать. Сколько раз, летя по коридору, выражаясь языком Деда, «как сёрн гончая», чтобы не упасть, Лариска автоматически, следуя своей отработанной спортивной реакции – лучшей из всех видов спорта, цеплялась за стену, царапая при этом ладонь или локоть. На языке Деда данное выражение очевидно обозначало «всё равно, как», ну и так далее. Дед просто запихивал часть алфавита в рот и выдавал, что получится, но дома все к этому привыкли и, как говорится, всегда в таких случаях называли вещи своими именами.

– Странная ты сегодня какая–то, – констатировал Валерон и, пожав плечами, мышью прошмыгнул в свой кабинет. Выяснять он ничего не стал, мало ли что по чём, а, возможно, не хотел. А ему надо?

Всё-таки хорошо, что не знаешь, что будет с нами через много или не совсем много лет. Это ведь как посмотреть. Не знаешь, что застрелят в собственном дворе, прямо около подъезда, одного из лучших, по её мнению, оперов – Серёгу, только – только ушедшего на пенсию, который успеет позвонить домой и сказать, что его убили, после чего вызвать опергруппу из Управления. Говорили, что не поделили деньги, а там – кто знает? Лариска не знала. Неожиданно от больного сердца умрёт такой спокойный участковый Михаил Борисович, всегда говоривший ровным, не повышающимся ни при каких обстоятельствах, голосом, с пышными пшеничными усами, поздравлявший её по телефону за несколько дней до смерти с наступающим Новым годом, который для него так и не наступил. А Валерка попадёт под поезд, останется без ног, то есть абсолютно, а за одно, вследствие такого вот поворота судьбы, и без семьи. Нет, семья, конечно, будет, но в параллельном с ним мире. Да и не сам попадёт… И будет жить крученый и счастливый в то давнее время Валерон с отцом, а потом в интернате. Возможно, всё определено заранее? Всё возможно, но возможно ли всё изменить или хотя бы что-то?