Пока зацветали яблони

В общем, при всех этих обстоятельствах спросить что-то у матери было, как говорится, себе дороже. В голове сразу засело такое, от чего хотелось, чтобы разговора этого не было вообще, очень хотелось… Видимо, тюремные университеты даром не прошли, предчувствие определённо было, несмотря на принижение каких-либо его достоинств, и было оно нехорошим. Ну что делать, у Ромки, значит у Ромки. Ему не привыкать. От этого чёрного предчувствия избавиться с самого вечера так и не удалось. Скорее бы, что ли утро. Хотя вроде Ромка собирался на турбазу, ведь он же в отпуске? Нет, наверное, он путает дни, всё-таки дня два, а может и все три его не видел? «Да чем меньше видишь, тем лучше», – продолжал размышлять Сашка. Не очень-то у них всё складывалось, хотя и с самого детства вместе. Росли в одном частном секторе, дома совсем рядом; бегали по одним улицам – переулкам, играя в войну, загребая, как правило, босыми ногами песок и, обжигаясь крапивой; через одни соседские заборы лазили; одни яблоки в чужих садах рвали; да и в милицию их тоже таскали вместе. Но вот Ромка, в отличие от него, «не сидел». Да и он-то, собственно, «сел» по своей дури, хотя и после Армии, где дурь по общему правилу должны вышибать. А вот в его случае и не помогло. Помогла полнота налитого стакана, а о такой помощи, разумеется, не мечтаешь.

Время, как назло, текло тягуче – медленно, а в голове громко отбивали свой ход старые настенные часы, висевшие на противоположной стене, которых с кровати из-за темноты видно не было. Впрочем, так бывает всегда, когда чего-то ждёшь. Кто ж любит ждать или догонять? Но потихонечку стало светать, и свет плавно потёк в старенькие небольшие оконца с рассохшимися рамами. Сашка вздохнул, и нехотя стал подниматься, нащупывая потрёпанные жизнью клетчатые с дырками на месте правого большого пальца, комнатные тапки. Круглый будильник с облупившейся сбоку зелёной краской, стоявший на столе, показывал четыре часа, а утренний свет безнадёжно уходящего лета, набирая силу, уже появился в комнате. Все спали. Александра повернулась на левый бок, разбросав по подушке полураспустившуюся длинную, достающую чуть ли не до попы, иссиня-чёрную косу и сбросив с себя наполовину тёплое одеяло, которое аккуратно приземлилось на Сашку. Длинные густые ресницы её слегка вздрагивали, а сама она безмятежно улыбалась, досматривая, вероятно, какой-то хороший сон про Костика. Стараясь никого не разбудить, аккуратно прикрыв Александру скомканным ею и расправленным им одеялом, он вышел во двор.

Потоптавшись на крыльце, Сашка спустился на нижнюю ступеньку, достал из кармана домашних треников пачку сигарет и закурил, не переставая размышлять. Было тошно, хотя ведь ничего-то пока ещё не произошло. То-то и оно, что ключевое слово «пока». Он отшвырнул окурок, поёжился от раннего, всё ещё ночного холодка, переобулся в стоявшие рядом с крыльцом старые калоши и обречённо поплёлся в огород, чтобы хоть чем-то себя занять и не думать или хотя бы думать поменьше. Невидящим взглядом посмотрев на свисавшие с веток бурые помидоры, поправив аккуратно подвязанные кусты, пройдясь по периметру огорода, он вернулся на крыльцо и вновь закурил. «Что я психую раньше времени», – злился Сашка сам на себя, но почему-то знал, что не зря, совсем не зря, всё тем же затуманенным взглядом осматривая выметенный вчера двор и одиноко валявшийся около крыльца брошенный им же окурок. Время всё текло и текло, а солнце, как положено, стремилось ввысь, чтобы обогреть всех последними летними лучами. Стараясь не разбудить Костика с Александрой, Сашка вернулся в дом, надел уличные спортишки, вытянувшуюся от бесконечных стирок полинявшую футболку, а заодно, прихватил часы. Выждав ещё какое-то время, в начале восьмого, он выдвинулся к Ромке, переобувшись в уличные старые резиновые шлёпанцы. Благо идти было совсем недалеко – через две улочки.

Ромка на его стук распахнул дверь только через несколько минут. Он был заспанный, всклокоченный, с нечёсаными и какими-то грязными отросшими волосами, свисавшими сосульками. На ходу Ромка напяливал не слишком свежую майку, первоначально, вероятно, имевшую кипенно–белый цвет и подтягивал свешивающиеся с его худосочной фигуры семейный трусы в серые и чёрные ромбики.

– Не, ну ты пораньше припереться не мог? Что случилось? – с укором, зевая, спросил он, разлепливая спутавшиеся длинные ресницы – свою гордость, которая его почему-то совершенно не украшала.

А вот бывает и такое. Вроде бы странно, а бывает.

– Да не спится что–то. Мать велела к тебе сходить, вроде бы что–то там нужно, она не объясняла – смущаясь, протянул Сашка, хлопая своими реденькими белёсыми ресницами, – а то потом закручусь по дому, вдруг забуду.

– Ну, надо же, нашёл из–за чего не спать, – заржал Ромка, окончательно просыпаясь со вчерашнего «бодуна», одновременно выпивая значительное количество воды прямо из стоявшего на столе чайника.