Пока живешь, душа, люби!..

Вадиму Валерьяновичу, его авторитету, личной заинтересованности Миша обязан своим прорывом в литературу. Он рассказывал, как вскоре после переезда в Вологду был приглашен в гости в Москву. Чтобы создать непринужденную обстановку в общении с бывшим лагерником, Кожинов решил обставить это «под спирт». На кухонном столе стояло несколько пол-литровых баночек, в которых были налиты в разном количестве спирт или вода. Время от времени мужчины заходили, чтобы прихватить очередную баночку, а Лена (единственная женщина!) бегала по кухне, нюхала оставшиеся и частично подменяла спирт водой.

Вадим достал гитару:

— У меня нет голоса, но я пою душой.

Миша протянул руку:

— Дай-ка я.

Провел по струнам, поправил настройку. Мастер чувствовался сразу:

— Ах, не одна ли дорожка во поле…
Да и ту прометет добела.
И не надо ни доли, ни воли,
Кроме той, что ты, Русь, мне дала.

Напряжение «хрустнуло». Кожинов подхватил песню. Много было спето в тот вечер, а эта осталась главной.

А вот как муж рассказывал об отъезде из Москвы. На вокзал шли с кем-то вдвоем, конечно, пьяные, и в пути друг друга потеряли. Деньги остались у приятеля, а где его искать? — может, уже под забором уснул или милиция прихватила. Миша вышел на перрон, где уже стоял поезд «Вологодские зори». Завтра с утра на работу. В отчаянии зашел в вагон и забрался на верхнюю полку.

Застучали колеса. Проводник пошел проверять билеты…

— Я признался сразу, — вспоминал Миша. — Попросил: «Только не ссаживайте меня. Выпишите штраф и довезите до Вологды». Проводник так и сделал. Штраф пришел на фабрику «Прогресс», Миша сразу его уплатил.

Время от времени Кожинов приезжал в Вологду, Мишу приглашали на встречи. Как-то вологодские писатели сняли прогулочный теплоход и поехали по Сухоне на родину Николая Рубцова — там должно было состояться открытие памятника поэту. На палубе Сопин и Кожинов сидели вместе за столиком, и кто-то сказал:

— Смотрите, два Кожинова.

По интересной случайности они были не только одного возраста, но и похожи внешне.

~~~

Дома у нас Кожинов не бывал, но однажды попросил приютить на несколько ночей незнакомого человека, пока тот не найдет постоянное жилище. Наверное, подумали мы, такой же бедолага, как некогда Михаил… Мы эту просьбу выполнили, но дружба не продолжилась — кажется, протеже в Вологде не задержался. Даже имени не помню.

После журнальной подборки 1992 года в «Нашем современнике», где было напечатано стихотворение «Бой глуше. Дальше…», Вадим Валерьянович позвонил в Вологду. Поздравил, и все повторял:

— Миша… Миша…

Создавалось впечатление, что он то ли задыхается, то ли плачет. (Миша был растроган, растерялся, поделился со мной: «Я даже сначала подумал, что он пьяный»).

Это стихотворение Кожинов цитировал в своих трудах и в телевизионной передаче, а в одном из частных разговоров о Михаиле сказал: «Это провидец».

Когда Миша, рассказывая по телефону о выходе очередного сборника, сказал, что поэтической биографией он обязан ему, Вадиму Валерьяновичу, тот ответил:

— Жене скажи спасибо.

~~~

И все же, по крупному счету, Кожинов о Сопине-поэте не написал. Почему? В личном разговоре объяснил это мистически:

— Я, Миша, боюсь о тебе писать, потому что всех, о ком я написал, уже нет в живых.

Но мы с Михаилом думали, что есть тому более глубокая причина. Кожинов сказал правду, когда в 1982 году на встрече в Доме литераторов в Москве мне разъяснил:

— Я поэзией больше не занимаюсь. Перешел к истории.

Он действительно не хотел больше заниматься современной поэзией, но это ему не удавалось. Приходили такие, как мы, за помощью, и он не мог отказать. Посильно содействовал. Но возможностей оставалось все меньше — и, похоже, сил тоже.

Через год после выхода сборника «Предвестный свет» в журнале «Москва» появилась рецензия его аспирантки Ларисы Барановой-Гонченко «Это я пробиваюсь через поле судьбы…».

~~~

В последний раз Миша встречался с Вадимом Валерьяновичем в Вологде уже в разгар перестройки. Кожинов сказал:

— Принеси стихи. Я сам отнесу их Стасу Куняеву (редактору «Нашего современника»).

Миша ответил, что в журнале уже есть несколько подборок, а дома, еще раз обдумав ситуацию, решил, что нести ничего не надо. Видимо, у журнала в то время уже были другие ориентиры.

— Не все в моей власти. Но огорчаться не надо, — говорил Кожинов.

Имена не назывались, но полагаем, речь шла о тех, кто вырос на кожиновском авторитете и после смерти сделал его своим знаменем. «Приспело время мародеру по душу смертную мою» — похоже, Кожинов применял эти строчки и к себе…

Крупная и неоднозначная это была фигура — Вадим Кожинов. Миша попытался сформулировать свое впечатление:

— Чем дальше он отходил от работы, достойной масштаба его личности, тем больше поворачивался лицом к одиночеству.

~~~

Безусловно правильной Михаил считал позицию критика «не замечать» в поэзии то, что ему не близко. Но если заметит «искорку», будет с этим человеком работать.