Пока живы — надо встречаться

В поведении этого парня не было ни робости, ни смущения. Полицай, все так же ощерясь, смотрел на Женьку, раскуривающего с немцем самокрутку.

— О-о! Гут, гу-ут! — качал головой немец, кашляя и снова затягиваясь самосадом.

Он окликнул пса и, видя, что тот, поскуливая, волчком крутится на одном месте, подошел к овчарке и, потрепав по загривку, потянул за ошейник. К счастью, не придал солдат этой дыре никакого значения, а может, подумал, что это крысиная нора.

О случившемся Макаров доложил Лопухину. Кузенко предлагал приспособить банку с нашатырем, запах которого собаки не переносят. А Макаров советовал замаскировать дыру, вскопать участок и чем-то засеять.

Немец-повар расщедрился и дал Макарову картофельных глазков для посадки. Вольнонаемный водопроводчик Сенин принес из города немного семян укропа и петрушки. С той поры Макаров ревниво охранял свои посадки. Полицаи на его участок не решались зайти, полагая, что этот рыжий блатняга из Ростова, дерзко поглядывающий на всех, «робит» на пользу рейха.

…Ни обвал, ни угроза быть обнаруженными гитлеровскими ищейками не останавливали патриотов. Голодные, истощенные, но не побежденные, они медленно, но упорно пробивались сквозь тяжелую толщу каменец-подольской земли, чтобы вырваться на свободу и принять участие в борьбе с немецкими захватчиками.

ТРЕВОГА

1

В тот злополучный час, когда эсэсовцы вели рабочих копать траншею, на втором этаже в угловой комнате, которая именовалась среди подпольщиков «сигнальной», находились двое. Перед окном, смотрящим на кавалерийский плац и сторожевую тропу, сидел, сгорбатившись над шитьем, Максим Иевлев, с морщинистым, будто испекшимся лицом и выпирающими по бокам ребрами — следствие сыпного тифа и дистрофического поноса, вызванного длительным голоданием. Он уже однажды умирал и только благодаря своему другу Василию Щеглову, вместе с которым закончил перед самой войной Ленинградскую военно-медицинскую академию имени Кирова, остался жив.

Максим Иевлев не раз терял сознание, долго метался в бреду, в редкие минуты просветления видел озабоченное лицо Щеглова, слышал встревоженные голоса: «Надежды на выздоровление нет». — «Сделаем еще камфару. Я выпросил у немецкого аптекаря опий. Это ему поможет. У тебя есть возможность экономить йодную настойку?» — «Да, но мы сами в ней нуждаемся». — «Все, что останется, — мне. Но про это никому».

И опять провал в памяти. Вспомнил момент, когда Вася Щеглов с ложечки давал ему опий. И снова бездонный провал.

В морозные ночи Вася согревал его своим телом, а днем кормил с ложечки, как малое дитя. Иевлев был настолько беспомощен и слаб, что не в состоянии был не только подняться и ходить, но даже перевернуться с бока на бок. А однажды Иван Беда на руках перенес его в манипуляционную на медицинские весы, и оказалось, что Максим Иевлев весил всего сорок килограммов.

У возчика, привозившего на пищеблок мерзлую картошку, Щеглов обменял на сапоги небольшой кусок сала и несколько луковиц. Он варил на печурке суп, заправляя его луком и салом, затем добавлял его в баланду. Тем и поддержал Максима. С терпеливым упорством выхаживал своего друга Щеглов, с большой сердечной заботой поднимал его на ноги.

Много новостей узнал Иевлев от Щеглова: про разгром немцев под Сталинградом и успешное наступление наших войск на юге, про смену лагерного начальства. На место изувера Планка назначили Павлиска, пожилого самоуверенного бюргера из судетских немцев. С первых же дней он заявил врачам, что будет воздерживаться от расстрелов, но лагерное гестапо продолжало свое черное дело, вынося много смертных приговоров, которые тут же приводились в исполнение полицаями и «казаками».

Щеглов рассказал, что штабного врача Борбе, боявшегося эпидемий, увезли в рейх на лечение. Но больше всего радовало то, что с фронтов все меньше и меньше поступало пленных раненых. Теперь и больные в основном прибывали только из рабочих лагерей. Сократился приток и заболевших дизентерией. Его друга Васю Щеглова Лопухин назначил старшим врачом на втором этаже. А на первом этаже нары были заменены на обычные койки.

Диву давался Максим всем этим переменам, захотелось самому спуститься на первый этаж и посмотреть, да слаб еще был, ноги еле держали.

— Скажи, Вася, а зачем йод надо было экономить? — спросил он.

Щеглов сдвинул длинные черные брови, приложил палец к губам.

— Об этом ни звука, — предупредил он. — Знаешь, с кровью от сердца отрывал. Но та-ам, — он кивнул за окно, в сторону леса, — он нужнее.

— Дела-а, — покачал головой Максим.

В апреле он начал заново учиться ходить и к середине мая выбрался в общую палату.

Лопухин, увидев Иевлева, обрадовался, позвал его к себе. Поговорили о здоровье, и потом Лопухин как бы между прочим спросил:

— Мы тут кое-что делаем, чтобы прийти на помощь нашим. Согласен быть с нами?

— Да, — твердо ответил Максим.

Лопухин предупредил, что об этом разговоре никто не должен знать…

Щеглов понял, о чем Лопухин разговаривал с Иевлевым, и, когда Максим вернулся, молча пожал ему руку.